Елена Суланга. Христина и лев

Елена Суланга

Христина и лев

Ч а с т ь 1

Город

    Камень, огромный валун стоял у входа в дом. Каждый раз, пробегая мимо, она внутренне вздрагивала, глядя на его крутые бока и плоскую, словно отполированную, вершину.

     Действительно, какие жертвоприношения, какие кровавые обряды могли совершаться на этом валуне? То поблескивал он мутно-розовыми кристаллами, то наливался кроваво-красным цветом или же становился грязно-чёрным, в зависимости от того, как падали солнечные лучи на его каменное тело.

     Дом стоял на месте древнего языческого капища. Отец не пожелал переместить строение, купленное по дешёвке у одного суеверного человека. Тот якобы слышал по ночам какие-то вздохи, неясный шёпот и всё такое прочее, связанное с миром беспокойных духов. «А чего их бояться?!» – усмехнулся новый хозяин, наводнив дом рабами, необыкновенно шумными и темпераментными. Сам господин выглядел весьма внушительно и был готов дать достойный отпор любому из непрошеных гостей, будь то хоть духи, хоть существа из реального мира.

     Девочка, сколько помнила себя, жила в этом доме. Её назвали в честь великой богини, которой подчинена вся природа и которую слушаются звери, птицы и даже стихии. Тёзке богини скоро должно было исполниться пятнадцать лет, но она ещё не решила, много это или мало.

     У неё, как водится, уже появился жених. Однако она всерьёз подумывала, хорошо ли вообще выходить за кого-то замуж? Сохранится ли небесное заступничество, или же оно рассеется как дым, и тогда оберегать её должен будет только муж… какой он?.. кто он? Да и, если присмотреться, зачем он нужен? Солнце светит, природа дарит плоды… а тут появится чужой человек, который предъявит на неё свои особенные права! Богиня-покровительница всегда свободна, и не она кому-то угождает, а ей служат дикие звери, её зову повинуется вся Природа. Ну а девочка, как ни печально, была всего лишь простой смертной. Можно лишь сказать, что красотою она не уступала мраморным изваяниям, которые украшали дорожки парка, разбитого вокруг дома.

     Женихом девочки оказался молодой человек лет двадцати пяти, но она считала его стариком. Тот же, напротив, видел в своей невесте слишком юное существо и поэтому решил немного подождать со свадьбой. Никто не спрашивал её согласия. Познакомившись впервые с молодым мужчиной, претендующим на её руку и сердце, она вытаращила глаза, потом громко расхохоталась и убежала по одной из дорожек парка. Лучи солнца осветили волну длинных распущенных, необычайно светлых волос.

     «Дитя, ещё дитя», – посмеиваясь, сказал отец. Они договорились, и жених стал иногда приходить в гости. Девочке он приносил какое-нибудь нехитрое угощение, в основном же проводил время в беседе с её отцом за кружкой лёгкого хмельного напитка. Все его виды на брак были связаны с домом, рабами, имуществом, которое он, став зятем, со временем мечтал заполучить. Так, по крайней мере, казалось хозяину. Собственно говоря, ничего не виделось в этом плохого. Молодой, толковый зять. Не слишком-то богатый, но, главное – с головой. А значит, от него будет и польза, и опора в старости.

     Будь хозяин наблюдательнее, он обязательно заметил бы нечто необычное в поведении жениха. Повышенная настороженность в сочетании с излишним любопытством, отрешённый пустой взгляд в весёлой дружеской беседе. Словно тот выполняет какую-то странную работу, не имея искренних чувств к окружающим. Но присматриваться к людям было не в духе хозяина. Бывший из варваров, в прошлом – отважный воин и неутомимый путешественник, он, несмотря на внешнюю суровость, отличался великодушием и старался не замечать мелочей.

     Дочь унаследовала многие его черты. Богатая, лишённая всяческих забот жизнь не испортила её характера: она росла доброй и отзывчивой. Детишкам из бедных семей, игравшим возле дома, она неизменно приносила хлеб и фрукты. Но познакомиться с ними ближе девочка не могла, за ограду её одну не пускали. Все прогулки и выходы происходили в неизменном сопровождении рабов или слуг. О, как хотелось иногда выбраться из золотой клетки и посмотреть на окружающий мир самостоятельно, без нянек и надсмотрщиков! Ибо отец её в этом возрасте уже покинул дом и совершил своё первое путешествие.

     И вот однажды…

* * *

     Мальчик сидел у входа в пещеру и что-то рисовал на песке. Она подошла и встала у него за спиной.

– Ты изобразил рыбу?

     Юный художник повернул голову, не подымаясь с земли. Ему было лет десять, не больше, однако взгляд его тёмных глаз, глубокий и пытливый, словно проникающий в глубину души, был очень серьёзным и даже недетским.

– Ангел! Сестрёнка! – воскликнул он. – Откуда ты пришла?

     Девочка рассмеялась.

– Я здесь гуляю. Раб заснул на траве у воды, я и убежала.

– Раб? – переспросил он. – Так ты из знатных?

– Что ты рисуешь? – поинтересовалась она, не отвечая на вопрос.

– Тайный знак, – серьёзно ответил мальчик.

– Разве рыба может быть тайной?

     Она громко рассмеялась.

– Хочешь, – сказал мальчик, – посмотреть на другие рисунки?

– А где они? – удивлённо спросила дочь язычника. Вокруг был один песок.

     Мальчик кивком головы указал на вход в пещеру.

– Там.

     Потолок и стены, покрытые остатками старой копоти, частично поросли мхом. Пещера естественного происхождения находилась на берегу водоёма, которым пользовалась большая часть города. Когда-то в подземелье обосновались разбойники, скрывавшиеся от властей. Их изгнали, и с тех пор там давно никто не обитал.

– Как тебя зовут? – спросила девочка, ёжась от холода. Они продвигались вперёд почти в полной темноте. Заметно было, что мальчишка хорошо знает дорогу, по крайней мере, он ни разу не споткнулся и не сбился с пути.

– Дионисий, – ответил он, смеясь.

– Тебя веселит это имя? – удивленно спросила девочка.

– Нет, просто я радуюсь. Это моё новое тайное имя. Понимаешь, – он взял её за руку, – понимаешь, нам здесь дают новые имена и новую жизнь. Но это…

– Тайна? – шёпотом спросила она.

     Мальчик кивнул. Они пришли на место. Несколько факелов, воткнутых в трещины стен большой полукруглой залы, тотчас запылали: юный художник поднёс кресало и зажёг их по очереди. И на тёмно-сером фоне вдруг проявились диковинные птицы, цветы, растения, а также люди с прекрасными лицами и розовыми крыльями за спиной.

     Мерцающий свет отсыревших факелов создавал удивительную иллюзию: казалось, рисунки пришли в движение и пытаются покинуть первозданную плоскость, чтобы проникнуть в трёхмерное пространство подземного мира… Голос мальчика оторвал гостью от созерцания фресок.

– А это – ты, Ангел.

     Они подошли к одному из отдалённых уголков залы. На сером камне была изображена юная девушка, почти девочка; светлые волосы её, с каким-то стальным отливом, распущены по плечам. Взгляд – необыкновенно грустный, светло-карие глаза источают слёзы. Кисти рук связаны верёвкой. У ног девушки на пучке соломы лежит спелёнутый младенец. Справа и слева – языки пламени.

– Кто это? – в изумлении спросила дочь язычника.

– Авва велел нарисовать… – мальчик помолчал, раздумывая, сказать или утаить известную ему очень грустную историю. Но, не рискнув, просто добавил:

– Я, когда увидел тебя, то решил – ты пришла оттуда, сестрёнка! – и он показал пальцем наверх.

– Почему ты называешь меня сестрёнкой? – с удивлением спросила девочка.

– Здесь у нас все братья и сёстры. Так говорит авва… Тише!

     Тонкий слух мальчика уловил едва заметный шорох у входа. Он быстро затушил факелы.

– Здесь только один выход, – прошептал он. – Пойдем вдоль стены.

– Кто вы? Кто такой авва? – вполголоса поинтересовалась девочка.

– Это тайна. Мы потому и собираемся только ночью. Никто не должен знать, иначе смерть. Но ты – Ангел, тебе можно сказать. Сегодня поздно вечером…

     Они выбрались из подземелья на свет Божий. Опасно было задерживаться так долго, пользуясь оплошностью раба! Дочь язычника тотчас вспомнила о своём проступке и не дослушала фразы.

– Прощай, Дионисий!

     Она убегала прочь. Легкие стопы едва касались песка, поднимая облачко тонкой пыли. Юный художник помахал ей рукой вослед: «Прощай, сестрёнка!»

     Затем откинул со лба прядь волос, отыскал на земле тонкую заострённую палочку и вновь уселся у входа в пещеру рисовать странные знаки на золотисто-белом песке.

* * *

     Юркий подвижный молодой мужчина постучался в знакомую дверь. Вот так: «Тук… тук-тук»… и ещё раз тот же сигнал-пароль.

– Ххто? – прохрипел или проскрипел низкий голос за дверью.

– Именем Владыки, – робко ответствовал молодой человек.

     Его впустили. Зал был полуосвещён; небольшой стальной предмет, испускавший холодное сияние, лежал на столе.

– Н-ну?

     Вошедший съёжился, почувствовав колючий взгляд хозяина. Потом взял себя в руки.

– Всё, что ты велел узнать, господин.

     Он прижал руку к губам и посмотрел по сторонам.

– Здесь никого нет. Можешь говорить!

– Во-первых, слуги. Никто ничего не знает. Только один старик, он подтвердил.

– Так. Хорошо бы за что-нибудь зацепиться! Какой-нибудь проступок, провинность. Тогда нам было бы намного проще.

– Кажется, она ходила к ним.

– Кажется или точно?

– Я уточню.

– Обязательно! Следи за ней днём и ночью. И если это так, мы возьмём их голыми руками.

– Слушаю, господин!

     Чувство удовлетворённости собой промелькнуло на лице молодого человека. Он почесал затылок и прислонился к стене, позволив телу немного расслабиться. Сесть в присутствии хозяина он не смел.

– Вот ещё что узнай. Насколько богат этот варвар? Где хранит сокровища? Постарайся в разговоре выяснить побольше… зятёк!

     Хозяин хрипло расхохотался.

– Ладно, ладно. Сам Верховный Владыка будет тобою доволен! Ты ведь тоже хочешь славы и золота? Все хотят славы и золота… м-да.

     Он поднялся со своего сидения, водрузил на голову поблескивавший в темноте шлем и подошел к шпиону.

– Никому ни слова. Понял?

     Опять тот же пронизывающий взгляд. Молодой человек сквозь зубы пробормотал что-то и кивнул головой. У него возникло одно желание: поскорей убраться отсюда. Срочно покинуть эту преисподнюю и её главного демона. Никаких иных мыслей уже не было, даже о заслуженном вознаграждении. Он тоскливо повернул голову в сторону двери. В руках его внезапно оказался мешочек с деньгами. Изобразив на лице неожиданную радость, шпион согнулся в поклоне.

– Запомни: ни слова. За тобой тоже следят. Что лишнее выболтаешь…

– Не сомневайся, господин! Я буду нем как рыба!

– Рыба? Ихтис? Удачное сравнение!

– Я не то имел в виду, – испуганно прошептал молодой человек.

– Они готовы за Него погибнуть… Н-да. Но это тебе не по зубам.

     Говоривший оторвался от своих сокровенных мыслей и встряхнул головой.

– Не медли теперь. И помни: всё должно совершиться весьма скоро… Весьма!

     Он подтолкнул молодого человека в спину, и тот, смертельно боясь хозяина и не имея никакого желания задерживаться хоть на одну секунду дольше, стремительно выскочил из зала в длинный полутёмный коридор. Дождавшись, когда захлопнется дверь, и убедившись, что рядом и вокруг никого нет, он со вздохом облегчения вышел на улицу.

* * *

     Жажда узнать тайну закралась в душу дочери язычника. Она знала в округе каждый камень, каждый кустик и не боялась заблудиться в темноте. И, как только служанка ушла из комнаты, она притворилась спящей и некоторое время неподвижно провела на своём ложе.

     Тускло горел светильник. Девочка, наконец, встала, надела тёплую одежду и сандалии. Ловко спустившись вниз по длинному плющу, она спрыгнула на землю. Огромный сторожевой пёс мгновенно проснулся, услышав звуки шагов. Но тотчас учуял хозяйку и не поднял тревоги.

     Решётка, ограждавшая сад, не помешала ночной вылазке. Девочка нашла то место, где прутья были слегка разогнуты, и гибким волнообразным движением протиснулась между ними. Ночная прохлада окутала её с головы до ног, заставляя двигаться быстрее. Сначала дочь язычника бежала по густой траве, покрытой холодными каплями росы, затем по дороге, усыпанной гравием. Не доходя до заветной цели, она сняла обувь и бесшумно пошла по песку, ещё не успевшему отдать тепло ночному воздуху.

     Да, пещера оказалась обитаема. В глубине её сиял огонь. Но у входа стоял человек, и приближаться к нему было опасно. Долгое время, спрятавшись в тени, она караулила, когда страж, наконец, отлучится со своего места. И вот, дождавшись этой минуты, убедившись, что у входа никого нет, она скользнула во тьму подземелья и пошла вперёд, на мерцающие огни, прижимаясь к холодной шероховатой стене.

– Это ещё ни о чем не говорит! Они могли и солгать.

– Такого не бывает. Через три дня…

– Да. И Его видели?

– Все? Неужели?

– Нет. Впрочем, не знаю.

     В неясном свете сложно было разглядеть лица. Она вслушивалась в слова, не понимая, о чём идет речь.

– Авва Макарий!

     Голос прозвучал совсем рядом. Девочка буквально вжалась в небольшую нишу и затаила дыхание. Человек, который только что прошёл мимо непрошеной гостьи, не заметив её, обращался теперь к почтенному седобородому старцу. Тот стоял, склонившись над какой-то книгой или свитком.

– Пришли? – не поднимая головы, спросил старик.

– Они здесь.

     Человек слегка отступил в сторону, едва не задев дочь язычника плечом. Следом за ним, робко, почти крадучись, шли на огонь четыре человека, в волнении сжимая и разжимая кисти рук.

– Мир всем!

     Старик, именуемый аввой Макарием, оторвал взгляд от текста и посмотрел на лица вошедших, словно это были страницы новой, неведомой книги.

– Готовы ли вы принять Его? – спросил он.

– Всем сердцем и душою, – тихо ответствовали те.

     Тогда старик поднял факел над головой. Пламя осветило стены, и загадочные фрески тотчас пришли в движение, словно они были сопричастны тому неведомому таинству, которое сейчас совершалось.

     В предрассветных сумерках дочь язычника незаметно вернулась домой. Она легла на ложе и, свернувшись калачиком, впала в лёгкую дремоту. Сон вернул её под своды подземного храма. Тихо звучали красивые песни или гимны, совершенно не похожие на ту музыку, что была ей знакома раньше. А старый человек всё говорил и говорил, и его проповедь о Небесном Женихе глубоко запала девочке в душу. Некого было спросить, некому было объяснить, да, манящие огни, свет во тьме. Благоговение, с которым братья и сёстры принимают хлеб и вино из рук аввы. Живые фрески, глядя на которые, становится так удивительно легко и спокойно. И вспоминается что-то, невообразимое для себя – и естественное.

* * *

     А жених опять принёс орехи, обвалянные в сахарной пудре. Сказал что-то с насмешкой. Отвёл светлую прядь и слегка коснулся губами щеки. Прикосновение было лёгким, но властным. Мол, захочу – и буду твоим хозяином, моя маленькая глупышка!

     О, не так подходили к авве и не так целовали его руку!

     Девочка вдруг стала задумываться. Она внезапно поняла, что подземный мир приоткрывал для неё истину, настолько важную, что вся иная жизнь не имела теперь ровным счётом никакого значения! Кое-что из проповеди старца она запомнила. Но этого было мало. Не каждый день, точнее, не каждую ночь она могла позволить себе рискованные вылазки. Тревожась, что собрание когда-нибудь покинет пещеру, она надумала открыть своё присутствие. Только вот примут ли её, посвятят ли, как и прочих, Небесному Жениху? В одной из подземных фресок угадывался прекрасный лик, в котором была и невыразимая скорбь, и удивительное, торжественное спокойствие. Это ли и есть тот самый человек, которого они называли Распятым Богом?

     Тайна жизни и смерти, вера во всеобщую справедливость – могла ли девочка получить подобные знания от своих учителей, приносивших кровавые жертвы идолам? («Духи сказали, духи велели», – вот и весь ответ).

     Столько вопросов. Но почему-то очень не понравилось отцу, когда она спросила, слышал ли он что-нибудь о Небесном Женихе.

– Где ты об этом узнала? – В голосе прозвучали совершенно незнакомые нотки. Похоже, отец не на шутку растревожился. И она замешкалась с ответом.

     О чем-то долго говорил он потом с её будущим мужем, которому доверял, как родному сыну. И, после долгого размышления, решил на всякий случай обезопасить девочку, приставив к ней надёжного стража. Теперь днём и ночью от дочери язычника не отходил сильный темнокожий раб. Ей запрещено было покидать дом и общаться с кем-либо из чужих людей.

     Что-то тревожное назревало в окружающем мире… Никогда ещё она не видела отца таким растерянным и озабоченным! Но девочка, увы, была ещё слишком юна и поэтому не могла оценить, сколь велика опасность нового побега. Советоваться же ей ни с кем не хотелось. Она знала, что охранявший её раб был неравнодушен к одной из служанок. Несложно подговорить эту служанку отвлечь, просто отвлечь раба под самым простым предлогом, на полчаса, не больше. О, этого времени с лихвой хватит на то, чтобы сложить покрывало по форме спящего человека и выскользнуть из дома, ставшего для неё тюрьмой! На дерзкий поступок подталкивала и тягостная мысль о предстоящей свадьбе. Интуитивно она догадывалась, что от жениха исходит какая-то опасность. Но в чём она заключалась, этого девочка сказать не могла. И всё же главной причиной была жажда познать истину. То, чему она становилась тайной свидетельницей, продолжало быть неясным, непонятным – и потому отчаянно желанным. И вот в одну из ночей дочь язычника, никем не замеченная, снова убежала из дома. Внутренний голос подсказывал, что она сильно рискует. («Но ведь я вернусь утром домой! Кто мне что сделает?»)

     Тонкая гибкая фигурка уверенно скользила в ночной мгле, ожидая погружения в ещё больший мрак подземелья.

     Старый священник достал книгу, раскрыл её и прочитал короткую молитву. Затем, после небольшой паузы, обратился к присутствующим:

– Да, и вот что я хочу сказать. Мы больше не можем здесь встречаться.

– Опять изгнание? – спросил кто-то.

     Старец сокрушенно покачал головой.

– О нет, гораздо хуже. Всё повторяется.

– Но что происходит?

– Увы, теперь им мало, если мы просто уйдём. Теперь им нужны наши жизни.

     Воцарилось тягостное молчание. Затем старик, что-то вспомнив, отёр рукою слёзы, выступившие из глаз, и сказал:

– Давайте разойдёмся. Мы и так не зря собирались здесь все эти ночи! Все мы помним, что Распятый Бог воскрес! И эту благую весть надо…

     Он не успел договорить. В толпе раздался резкий повелительный голос: «Стой!», шорох, какие-то движения, не слишком-то различимые при слабом свете. А затем собравшиеся увидели, как двое сильных юношей волокут за руки сопротивляющуюся молодую особу, которая всё это время стояла в глубокой нише и не ожидала, что её присутствие здесь обнаружат.

     Девочку подтолкнули прямо к старцу. Она упала, но тут же вскочила на ноги.

– Лазутчица! – с возмущением крикнули в толпе.

– Я не лазутчица, – в волнении отвечала пойманная. – Позвольте мне объяснить…

     Несколько факелов одновременно были поднесены к говорившей, дабы опознать, кто она такая. Старец также приблизил к ней лицо. Ужас вдруг охватил его душу. Книга упала из задрожавшей руки. Он произнес одно только слово, выдохнув его в хриплом крике:

– Христина!

     Потом замолчал, потом снова пристально взглянул на девочку. Крупные капли пота выступили на его челе. Он протянул к ней руки в искреннем сердечном желании обнять, да руки, повиснув в воздухе, бессильно опустились вниз, а сам авва, по-прежнему смертельно бледный, пришёл в себя после наития и тихо произнёс:

– Прости!

     Никто ничего не понял, а старец ничего не стал объяснять.

– Я не лазутчица, – наконец повторила девочка. Не чувствуя вражды к этим людям, она набралась смелости и добавила: «Я пришла, чтобы быть с вами». И ещё смелее: «Посвятите меня Небесному Жениху!»

– Скоро вас всех Ему посвятят! – вдруг прорезал тьму насмешливый голос. Бряцая железом, от входа прошёл человек. Голову его украшал блестящий шлем, тело защищали доспехи. Козлиным клинышком торчала полуседая борода. В руке он держал короткий меч. Судя по развязному поведению, вошедший чувствовал себя полным хозяином положения. Многие, к своему ужасу, узнали его. «Сотник» – кличка, привязавшаяся к старому палачу, трагическим шёпотом передавалась от одного человека к другому.

– Да, это я, – самодовольно произнёс он. – Похоже, меня ещё помнят… Так, Макариус?

     Старик вдруг резко толкнул девочку в сторону выхода: «Беги!»

     Сотник сделал пару шагов и преградил ей путь. Глаза их невольно встретились.

– Так, – сказал старый палач, – действительно, с ума можно сойти. Как тебе это удалось?

– Она не из наших. Случайно оказалась здесь. Отпусти её!

– Ну, у меня на этот счёт иные соображения, – отрезал Сотник. – Впрочем, как и насчёт всех вас. И отпустил бы, да вот приказ…

     Вытащив свиток, он потряс им над головой.

– Что мы вам сделали? – возмутилась какая-то женщина. – За что вы нас преследуете?

– За что? – медленно переспросил Сотник. – Хм. Да не любят вас. Хотите знать, за что вас не любят?

     И, после маленькой паузы, вкрадчиво протянул:

– Вы ведь считаете свою веру самой правильной, верно? И не признаёте над собою власти Верховного Владыки! Следовательно, презираете всех нас, и всё вокруг, кроме своего… хм, бессмертия. Толку-то! Всё равно ваши проповеди насквозь фальшивые. Скоро вы сами убедитесь, насколько я прав.

     Он опять помолчал, потом перевёл взгляд на старца. Тот стоял отрешённо, низко опустив голову.

– Вот волхованием занимались бы, другое дело! Здорово получается, а, Макариус? Небось и корень мандрагоры достал, и толчёных алмазов, и… – он хрипло засмеялся, издеваясь над аввой.

– Замолчи! – тихо произнес тот.

– А ты скажи им, – сузил глаза Сотник, – скажи, где твои…

– Замолчи! – ещё раз, но уже громко выкрикнул авва.

– Ну и ладно, – неожиданно смирился хозяин положения. И властно добавил: – Собирайтесь! Да только не думайте, что вам удастся сбежать. Повсюду мои люди, и они вооружены до зубов. В нишах тоже не прячьтесь. Таковых мы прикончим на месте… Приказ! – ласково закончил он, разведя руками. И, повернувшись спиной, зашагал к выходу; из темноты в это время выступили, бряцая оружием, солдаты с бесстрастными лицами. Они подталкивали пиками пленников, сгоняя их вместе.

– Эй, пастырь, веди своё стадо! – раздалось у выхода. – Ты ведь знаешь, куда вести. Уже бывал там… Эй, давай шевелись!

* * *

     Столь резкая перемена в жизни поначалу едва не лишила девочку рассудка. Люди, осуждённые по приказу Верховного Владыки, казались ей ни в чём не повинными, и она старалась держаться аввы, чувствуя в нём поддержку своим слабым силам. За что его так ненавидел тот страшный человек, вырвавший их из лона пещеры и бросивший в узилище? Это стало новой тайной, однако, не столь уж желанной для познания.

     Остаток ночи девочка провела на соломе, окружённая такими же несчастными пленниками, как и она сама. Под утро пригрезилось, что она возвращается домой, ступая босыми ногами по мокрой от росы траве. От земли подымается лёгкий пар, первые лучи солнца едва освещают тропинку в дальнем уголке парка, где кроны деревьев переплетаются вместе, и так ещё темно… Она неслышно восходит на крыльцо, что-то говорит собаке, огромному цепному псу, сторожащему дом. Других стражей нет, и её никто не замечает. И вот она уже в своей комнатке. Тёплое дерево впитывает остатки влаги и холода со стоп. Она скидывает мокрую одежду, переодевается и ныряет в постель, укутываясь с головой. Немного ещё холодно, и зубы стучат друг о дружку, а тельце сворачивается калачиком – примерно так, как спит её любимица кошка, но та не удосужилась даже приподнять голову, когда её хозяйка вошла в дом, кошке тепло и уютно, а вот ей самой почему-то всё ещё никак не согреться, и плачет кто-то совсем рядом, и незнакомые голоса читают молитвы над её головой, и странные монотонные звуки тревожат душу, а запах в доме совсем не тот, что обычно: вместо сандала и розового масла какой-то странный, терпкий, чужой…

     Скрежет ржавого железа оторвал девочку от дремоты. Она лежала на полу, скрючившись от холода. Сноп белого света больно ударил по глазам.

– Эй! Проснулись?

     Люди подняли серые от испуга и волнения лица. По ступенькам сходил старый палач. Два солдата следовали за ним. Он сделал знак рукой, и вооружённые люди остались у выхода, сам же он проследовал в глубину помещения и неторопливо зажёг факел, торчащий из стены. Свет огня смешался со светом солнца. И почему-то особо зловещим стал казаться лик палача, испещрённый морщинами и шрамами. Он присел на солому, совсем близко от аввы.

– Не будут дожидаться суда, – произнёс Сотник, глядя авве в глаза. – Так что завтра на рассвете…

     Он помолчал. Осуждённые также сохраняли молчание, для многих это было, скорее, оцепенением, ибо страшно и неожиданно начались роковые события, и не знали они, что же ждёт их дальше.

– Тебя ведь тогда не тронули, Макариус! Думали, образумишься, – продолжал вошедший.

     Старик молчал.

– Знаешь, что вам уготовили? Но про этих я не скажу, узнают в своё время. Пусть пока пофантазируют. М-да. А вот тебе, Макариус, тебе лично и твоей… – он кивнул головой в сторону светловолосой девочки, – о, это будет очень интересно, мы все позабавимся! – вас отдадут в лапы Одноглазой Смерти. Очень страшной смерти, Макариус! Но, впрочем, ты ещё сможешь испортить нам праздник, а?

     Сотник коснулся рукой плеча аввы.

– Перед вами поставят идола с какими-то там травами на треножнике. Ну и если вы эти травы подожжёте да идолу тому поклонитесь, а, впрочем, что и как делать, вам скажут и без меня… Мы-то с тобой, Макариус, имели другого учителя, верно?

     Сотник сделал акцент на слове «другого». Было заметно, что к идолам, как и к нынешней вере аввы, он относится с брезгливой усмешкой.

– Вы все слышали? – вдруг резко повернул голову старый палач. – Жертву! Жертву деревяшке!

     Он хрипло засмеялся.

– Не-ет, ты не пойдёшь на это просто так, Макариус! Так что не забудь: первой будет отдана твоя… Да-да, ты хорошо меня понял. Твоё создание, твоя победа над бренным миром – та, которую ты вернул из небытия! Она пойдёт первая!.. Девочка, скажи своему… гм… папе, что ты готова отдать себя Одноглазой Смерти на съедение!

      Последние слова относились уже не к авве. Сотник снял факел со стены и приблизил его к лицу молодой пленницы. – Да, папе. И ты – гений, Макариус.

     Пальцы, держащие девочку за подбородок, разжались. Она тотчас села на солому и отползла к стене, ничего не понимая.

– В мире нет ни добра, ни зла, маленькая Христина. Один слепой закон. Я тебя убил, а ты опять здесь. Но завтра всё вернется на круги своя. Завтра…

     Он скорчил гримасу, сделав страшное лицо.

– Оставь нас! – вдруг выкрикнул авва. – Оставь. Мы подумаем.

– Только недолго.

     Сотник затушил факел. Каблуки его гулко застучали по каменным ступенькам. Он сказал что-то вполголоса своим солдатам, и те громко расхохотались. Снова заскрежетала входная дверь, и камера узилища погрузилась во тьму.

– Вы можете быть свободными, – тихо произнес авва Макарий.

– Мы и так свободны! – запальчиво ответил какой-то юноша. – Духом свободны.

– Как знаете. Я никого ни к чему не призываю. Ибо одно дело – понять Путь, и совершенно другое – пройти его. А вы, вы хотя бы поняли…

     Голос аввы был усталым и слегка дребезжал. Узники молчали, и каждый из них думал о своём. Наконец, кто-то не выдержал и громко разрыдался. Не разобрать было, мужчина или женщина. И на затухающем фоне тягостного звука в воздухе повис тоненький, почти детский голосок:

– Авва, это правда? Правда, что нас всех спасёт Небесный Жених? Он ведь не отдаст нас Одноглазой Смерти, да?

     В ответ истерически взвизгнуло несколько человек. Потом они стали рыдать и смеяться. Едва ли не все тридцать человек – а примерно таковым было число несчастных – рыдали и смеялись сквозь слёзы. Неподвижно сидели лишь один старый авва да ещё та девочка, что доверчиво прижималась к его плечу, не понимая, почему столь близок, столь дорог стал для неё этот чужой человек.

     Снова скрипнуло железо. Старый палач на сей раз не удосужился спуститься вниз. Он лишь громко объявил, что каждого поодиночке вызовут наверх, дабы показать, что их ждёт. Желающие принять судьбу вернутся обратно в камеру. Те же, кто откажется от веры, проповедуемой аввой, должны будут публично поклониться идолу, выпить вина, а затем пусть убираются восвояси. Никакого вреда им не причинят.

– Молитесь! – расхохотался напоследок Сотник. – Трава, она везде трава. Под ногами тех, кто её топчет.

     И они стали по очереди выходить на зов палача. На одной чаше весов были проповеди о Распятом и Воскресшем Боге. А на другой – о, как немного и надо было им – всего лишь одна ночь, проведённая в узилище, на холодном полу, по соседству с крысами, и в предчувствии мук, и слухи о том, что таких, как они, уже мучают и убивают…

     Сотник по-своему оказался прав. К вечеру в камеру вернулась только одна женщина, сестра Маргарита.

* * *

     Утром в доме язычника начался отчаянный переполох. Никто толком не мог сказать, куда подевалась девочка, сбежавшая из-под неусыпного контроля. Раб, карауливший дверь, пытался выкрутиться, доказывая, что она спустилась из окна, держась за плющ, никем не замеченная. Он всё же получил свою долю плетей. Однако наказание было не столь жестоким и не помешало рабу вернуться к своим обязанностям. Изумлению его не было предела, когда он увидел странную процессию: цепочка солдат, вооружённых ножами и пиками, направлялась прямо к дому. Солдат возглавлял пожилой военачальник с полуседой, острым клинышком, бородкой, одетый в доспехи. По левую руку от него шагал хорошо всем знакомый молодой человек, будущий зять хозяина. И раб, открывший рот от изумления, так ничего и не смог сказать, когда вооружённые люди по-хозяйски распахнули двери, ведущие в парк; лишь глухо залаял пёс, привязанный возле самого крыльца.

     На этот лай, не дожидаясь, пока рабы позовут его, вышел сам господин.

– Здесь поклоняются Распятому, – коротко сказал предводитель. – Твоё имущество переходит казне, а вы все сами приговариваетесь к смерти.

– Где девочка? – спросил язычник.

– В узилище. Она отказалась от тебя и от нашей веры. Она хочет умереть, как и её Бог.

– Это – правда? – лицо язычника исказила страдальческая гримаса.

– Чистейшая правда! Ей предлагали уйти добровольно, даже уговаривали, а она отказалась.

– Всем, кто раскаялся в своём заблуждении, гарантирована жизнь, – вкрадчиво добавил бывший «жених». – Завтра они принесут жертву богам и будут свободны. Только она и…

– Скажи ещё раз, что это правда!!

     Предводитель в ответ сплюнул себе под ноги.

     Лицо язычника стало покрываться пятнами гнева. Он охватил голову руками и до хруста в костяшках пальцев сжал ладони, словно хотел вытеснить из своего рассудка мысли, совершенно не умещавшиеся там.

– У тебя немного времени на ответ.

     Руки язычника опустились. Выдох – рыдание: «Не нашей крови!» Потом он поднял голову и обвёл присутствующих совершенно ясным взором. Властно вскинул руку. Наступила полная тишина.

– Мы не поклоняемся Распятому. Никто не поклоняется. Здесь все тверды в вере богам. Моя дочь…

     Небольшая пауза. Страха он не знал. Досада? Да! До боли. И разочарование, и глухая обида на неё.

– …она мне не дочь.

– Н-да? – изумлённо и с каким-то внутренним удовольствием протянул предводитель. – То есть, ты хочешь сказать, что отрекаешься от неё?

– Если всё, что ты сказал – правда, то – да.

     И язычник подошёл ближе, намереваясь добавить ещё что-то важное. Так, по крайней мере, подумали незваные гости. Внезапно он выхватил у одного из солдат нож, размахнулся и с силой вонзил его в несостоявшегося жениха. Тот сразу обмяк и захрипел. Громко ругнувшись, язычник вытащил нож из тела, вытер его о траву и протянул опешившему солдату.

– Ну и что теперь меня ждёт? – спокойно спросил он.

     Предводитель тронул носком сапога убитого, задумчиво глядя на его мертвеющее лицо. «Неплохо справился с работой, – пробормотал он про себя. – Один из лучших моих людей… Но сейчас он, действительно, никому уже не нужен!» Потом ещё раз сплюнул и улыбнулся язычнику:

– А ничего!

     Двое солдат по его приказу протащили тело молодого человека за ноги и сбросили с высокого обрыва.

– Скажем, что споткнулся!

     Солдаты дружно расхохотались.

– Довольно! – прекратил веселье предводитель. – Пошли отсюда!

     Спиною стоял к ним опустивший голову язычник. Они развернулись и без лишних слов зашагали восвояси.

* * *

– Сестра Маргарита, зачем ты…

– Я должна сказать тебе что-то очень важное, авва!

     Худенькая немолодая женщина приподнялась на соломе и посмотрела старцу в глаза. Тёмные прямые волосы спускались до плеч. Бледное лицо исказила страдальческая улыбка. Когда-то, по всей видимости, она была недурна собой, но пережитое отразилось на всем её естестве – движениях, мимике, голосе. Одинаково ровно и участливо она относилась к ближним, не делая различия, добрый или злой человек стоит перед нею.

     Сестра Маргарита приподняла ворох соломы и, обращаясь к авве, спросила:

– Помнишь?

     Он кивнул.

     Женщина молча перебирала старую траву, слипшиеся комки которой падали вниз, а более тонкие сухие стебельки опускались не сразу, кружась в полутёмном пространстве.

– Дитя могло выжить, – вдруг резко молвила сестра Маргарита. – Не задохнулось в соломе.

     Авва, тяжело вздохнув, положил ей руку на плечо.

– Ты не виновата.

– Это – другое! Послушай… – она откинула прядь волос со лба. – Когда нас везли… один раб говорил, что кричало дитя, он слышал. Её могли подобрать…

– Не надо!

– Авва!

     Женщина присела на корточки и умоляюще посмотрела на старика.

– Ты должен думать, что она имела возможность остаться в живых. Вот и всё.

– Четырнадцать лет назад, – прошептал авва Макарий. – Почти пятнадцать. Как же он нас нашел?

– Как и тогда, – выдохнула женщина. – Кто-то предал… Как и Господа нашего, – добавила она.

     Некоторое время они предавались тягостным воспоминаниям. Затем женщина повернулась в сторону юной пленницы:

– Зачем ты здесь?

     И, не получив ответа, продолжала:

– Ты – дочь богатого человека. Я знаю ваш дом. Тебе надлежит вернуться к отцу.

     Девочка разлепила ссохшиеся губы.

– Они мне мерзки, – сказала она, чеканя слова.

– Кто – они? – переспросил авва.

– Их боги, – ответила девочка. – Их боги постоянно требуют крови. Они пьют кровь, они ненасытны.

– Да, это так, – мягко сказала сестра Маргарита. – Но ведь все привыкают.

– А вы?!

     И, поскольку оба они не сумели сразу ответить, она продолжала:

– Эти боги… им отдают траву, животных, а им всё мало, мало, они хотят человеческой крови! И Небесного Жениха…

– Довольно!

     Старый авва поднялся с кучи соломы и подошёл к окну. Ни на кого не глядя, он указал на проём между двумя прутьями:

– Вот здесь. Когда стемнеет…

     Сестра Маргарита одобрительно кивнула головой.

– Только остерегайся собак!

     Девочка вдруг отшатнулась от старца и его единомышленницы.

– А вы бы убежали??

– Так ты хочешь быть похожей на нас?

     В душе у юной пленницы вспыхнул огонь негодования. Но ведь они совсем её не знали!

– Я многого не боюсь, – процедила она сквозь зубы. И, отвернувшись от аввы и сестры Маргариты, села на холодный пол.

     Женщина подошла к ней и нежно провела ладонью по голове.

– Деточка…

– А больше всего, – не поворачиваясь, добавила она, – больше всего я ненавижу его.

– Кого?

– Того человека. Который приходил.

– Его вообще мало кто любит, – печально улыбнулась сестра Маргарита.

     Девочка повернула к ней лицо, полное гнева.

– Вы не понимаете. Вы все не понимаете! Он не человек. Он такой… очень древний, и говорит, и делает не так, как мы все.

– Послушай…

– Нет! Я не могу. Из-за него.

     И, чуть позже:

– Пусть лучше смерть.

– Иначе? – тихо спросил авва.

– Иначе… будет что-то, что ещё хуже любой смерти.

– Она может видеть, – вполголоса пробормотала женщина.

– Кому от этого легче, – вздохнул старик.

* * *

     Подперев голову руками, сидел язычник за столом. Любимый пенящийся напиток, сваренный из злаков и мёда, на сей раз не приносил никакой радости. Он думал и вспоминал, и снова думал. Отчаянный характер его целиком и полностью передался девчонке. Что же останавливает её, заставляет упрямиться? По-че-му? Не хотелось думать, что она поглощена новым учением настолько, что перестала думать о своём земном доме. Истинной же причины язычник не знал.

     Тягостные мысли привели его к исходной точке. Совсем ещё крошечная, лет пяти-шести, не более, невероятно худенькая, покрытая рубцами и кровоподтёками, лежала она на пыльной земле.

     «Подохла», – спокойно сказали ему люди, ожидавшие погребальных носилок. Он заметил слабое трепетание ресниц. Нет, вовсе не нужна была ему эта малолетняя рабыня! Но какие-то старые угрызения совести, какой-то неблаговидный поступок, совершённый по молодости, при его необузданном характере, заставили сделать бескорыстную попытку спасти человеческую жизнь. Он небрежно бросил горсть золота на землю, рядом с тельцем девочки, приведя тем самым окружающих в искреннее изумление. «Зачем тебе мёртвое тело?» – спросил кто-то с ужасом. Однако, когда по его приказу раб поднял и понёс ребёнка, никто не посмел возражать.

     Искусный лекарь приложил все усилия, и несчастное дитя постепенно приходило в себя. Память о прошлом стёрлась напрочь. Тем легче было и учить, и воспитывать её. Он запретил говорить о том, кто она такая на самом деле. Всех рабов и слуг, знавших лишнее, он тотчас заменил другими, оставаясь единственным хозяином тайны. И если поначалу девочка была для него чем-то вроде забавной игрушки, то потом, по мере её взросления, он находил всё больше и больше интереса общаться и воспитывать ту, которую принял и со временем полюбил как родную дочь.

     Беда свалилась на его голову столь неожиданно, что он совершенно не знал, как же быть дальше. Но обида проходила, а чувства достоинства и чести росли и приводили разрозненные мысли в единый строй. И так вышло, что, не дожидаясь утра с его драматическими событиями, он уже принял нужное решение и, не колеблясь, стал готовиться осуществить задуманное.

* * *

– Александрийская школа, недоумок! Вообще, его много где знали… Смотри, авва! – последние слова Сотник адресовал старику. – Смотри, как забавно: этот раб тоже хочет узнать про твоё колдовство!

     Он спустился по ступенькам в полумрак узилища.

– Давай поговорим.

     Но ответа не последовало, и он продолжал:

– Ты думаешь, я не верю в воскрешение Распятого?

     Он хрипло расхохотался, потом прокашлялся. Видно было, что тема разговора приводила его в сильное волнение.

– Еще больше, чем многие из ваших, верю. Такие, как вы, как ты и она, – он кивнул головой в сторону сестры Маргариты, – не покладая рук, работали. Кто ещё был с вами? Кто научил вас побеждать Природу? Кто? Кто оживил Распятого?

     Сотник схватил авву за руку и стал трясти её.

– Ну, расшевелись ты! Я столько лет жду разгадки… Через три дня! А её ты почему-то не смог воскресить так быстро? Вот одна из ваших, как и ты, была спокойна. Её дочерей режут на куски, а она – ни слова! Потом закопала их, сама трое суток ждала, думала, оживут, слышал, небось, – не вышло у неё, быстро не у всех, значит, выходит? Так и осталась там лежать… А Его? Его вы смогли!

     Сотник сделал глубокий выдох. Глаза его сузились и налились красновато-жёлтым цветом.

– Кто достиг такой высоты в волховании? Как вы создаёте двойников?

– Ты – безумец, – полушёпотом ответил старик.

– Не хочешь говорить! Не хочешь…

     Сотник сел на пол и отёр вспотевший лоб тыльной стороной ладони.

– А помнишь, – неожиданно тихо произнёс он, – помнишь, как нас учили отдавать себя голодным духам из сострадания ко всему сущему?

– Это было ошибкой, – ответствовала сестра Маргарита. – Им всё равно, что есть.

– И гадать по внутренностям животных, и дуть в трубу, изготовленную из берцовой кости девственницы, убитой особо жестоким способом… – не слушая её, продолжал разглагольствовать Сотник.

– Во всяком случае, это не Александрийская школа, как ты говоришь, – жёстко оборвал его авва.

– Да-да, я многое понял. Вы отошли от учения, потому что приняли другое. Хотя наплевать мне на вашу новую веру!

– Тебе просто страшно, – вдруг произнесла сестра Маргарита.

     Сотник выпучил на неё глаза и нехорошо улыбнулся.

– Что-о?

– Почему ты её боишься? – спросила она, не докончив мысли.

     Но похоже было, что вопрос попал в точку. Сотник заёрзал, как нашкодивший мальчишка.

– Ты боишься только одного, правда? И ты должен понять, почему боишься. Тогда…

– Что тогда? – гадко ухмыляясь, спросил старый палач.

– Тогда твою жизнь ещё можно будет исправить. Хотя…

     Она грустно посмотрела куда-то в пространство. Взгляд был отрешённым и каким-то уже потусторонним.

– Хотя поздно. Слишком мало времени осталось. Я их вижу…

     Сотнику следовало бы уточнить, что именно она имела в виду. Но он вскочил на ноги и, приблизившись к сестре Маргарите, сжал кулаки.

– Ты права. Время истекает. Он, – старый палач кивнул головой в сторону аввы Макария, – он всё равно будет молчать. Если и заговорит, то не раньше утра. Но, может быть, ты…

– Мне нечего сказать. Спроси авву, как тебе избежать…

     Ударом кулака он разбил сестре Маргарите скулу.

– …как избежать страха…

– Молчи! – заорал он что есть мочи.

– …страха Смерти.

     Кровь заливала женщине лицо. Она смотрела палачу в глаза. Абсолютно спокойно смотрела, и даже с лёгким состраданием.

– Мы выбьем из тебя всё, что ты знаешь. Эй! – призвал он раба, стоявшего за дверью. – Займитесь ею. Они могут менять тела, когда захотят. Мне надо знать, как они это делают.

– Когда пробьёт твой час, – прошептала сестра Маргарита, – появится сам Фирион, Зверь из преисподней. Тебе не хватит нескольких секунд, чтобы избежать его когтей. Есть ещё шанс… метанойя… крошечный шанс изменить судьбу… пока ты жив.

     Железные двери захлопнулись.

* * *

     Маленький человек бежал по незнакомой ночной дороге, пригибаясь, прячась в тени деревьев. Случайно он, тюремный страж, услышал несколько фраз, приведших его в сильное волнение. Комната, где пытали несчастную узницу, оглашалась звуками щелкающего бича, приглушёнными стонами несчастной и громкими, безнадёжно злыми голосами её мучителей. Особенно один голос выделялся: видно, палач был заинтересован терзать свою жертву, и, поскольку та не говорила ему желаемого, он со злости высказывал некоторые свои мысли вслух…

     Вот с этими новостями и бежал в ночи маленький человек. Какое-то время он сомневался в успехе своего предприятия, но всё же, решившись, направился к дому, хозяина которого стремился предупредить о смертельной опасности. Внутренний голос подсказывал, что, оказав помощь такому могущественному господину, он может заработать неплохую награду. Стояли за этим поступком и личные переживания, о которых он никогда никому не говорил…

     Его впустили не сразу. Робкий стук в ворота ничего не дал: раб, сторожащий вход, задремал. Тогда страж набрался смелости и громко прокричал, кто он и откуда пришёл. Тотчас весть была послана хозяину, и через пару минут путника провели в дом.

     Маленький человек переминался с ноги на ногу и от смятения не поднимал глаз. Наконец он осмелился посмотреть на господина; тот сидел за столом, пребывая в глубокой задумчивости. Кружка с напитком стояла перед ним. Еда ещё какая-то: жаркое, хлеб, овощи… Страж сглотнул слюну.

     Хозяин кивком головы пригласил его к столу.

– Ешь!

– Нет, господин! Дай сказать.

     Тогда хозяин жестом подозвал раба, прислуживающего за столом. Гостю налили полную меру напитка, и он одним глотком осушил глиняную кружку. Затем раб был отослан за дверь, а хозяин приготовился внимать вошедшему.

– Тебе грозит опасность, господин! Я слышал… кто-то проговорился… они говорили, что ты…

     Он замолчал в волнении.

– Говори! – спокойно подбодрил его язычник. Воистину, что ещё могло его взволновать после всего, что уже случилось?

– Завтра твою дочь…

     Он опять замолчал.

– Продолжай. Я слушаю.

– Ну вот, а потом… Верховному Владыке уже донесли, что ты помогал… старику, который у них самый главный, что ты помогал ему воскрешать мертвецов.

     Хозяин дома горько усмехнулся. «Если б я мог, – подумал он, – то сделал бы это гораздо раньше и безо всякого старика!»

– Любая помощь им, ну, ты понимаешь, кому, расценивается как соучастие.

– Плевал я на всех, – зевнул хозяин. Видно было, что кое-какие меры он уже принял. Визит ночного гостя пока что ни в чём не убедил его. Понял это и страж. И тихо, не узнавая своего голоса, продолжал:

– Много лет назад этот их жрец вместе со своей семьей и друзьями был приговорен к смерти. За то, что они поклонялись Распятому. У них находился ребёнок, совсем ещё крошечный. Они спрятали его в солому и взяли с собой тряпки, чтобы обмануть палача.

     Язычник удивленно поднял брови, не понимая, к чему ведётся разговор.

– Её всё равно съели бы крысы! Я услышал крик. В узилище, в темноте, на соломе. Спрятал ребёнка за пазуху. Сказал, что иду топить щенка. Никто не проверял.

     Он говорил сбивчиво, пытаясь отметить наиболее важные детали.

– Хозяин зверинца купил девочку за бесценок. Сказал, если выживет, пусть кормит диких зверей.

– И дальше? – лицо господина внезапно побледнело.

– Старика и одну женщину почему-то отпустили. Трое суток продержали на палящем солнце. Потом сняли верёвки. Остальных… Остальных сожгли.

     Он внезапно задрожал и поник головой.

– Я не знаю, какое колдовство ты применил, господин! Говорят, это всё старик придумал. Потому-то он ничего и не боится.

– Какое колдовство, дурак? Говори, что хочешь сказать!

– Девочка эта… прости, господин. Но твоя дочь…

– Что – дочь?!

– Твоя дочь – и та, дочь старика, которую тогда казнили – тогда, пятнадцать лет назад… Это… Это – одно лицо, одни глаза, это она, она, воскресшая, о, боги, боги…

     Страж внезапно разрыдался, закрыв руками лицо. Хмельной напиток усилил чувства, дав им выход в потоке слёз.

     Тяжко вздохнул язычник. Медленно встал из-за стола.

– Ребёнок выжил? – спросил он.

– Нет, господин.

– Откуда ты знаешь?!

– Я изредка ходил смотреть на неё. Она кормила диких зверей, самых лютых. Иногда даже в клетке ночевала. Звери её не трогали. Но люди… Я ничего, ничего не мог поделать! О, зачем я спас её тогда, лучше бы крысы…

     Он снова разрыдался.

– Как она умерла?!

– Забили её. Хозяин, или кто ещё. Я видел тельце. Сказали, что мертва.

– А потом тебе кто-то шепнул, что такой мерзавец, как я, похитил труп девочки для каких-то потусторонних опытов? И что старик…

– Да, господин. Но я узнал только сейчас. Все это время думал, что просто умерла.

     Хозяин перевёл дух. Не так-то просто умещалось в голове услышанное!

– Зачем же ты тогда пришёл ко мне?

     Робко поднял глаза несчастный страж. Слёзы струились по щекам.

– Спаси её, – тихо сказал он. – Хоть кем бы она ни была. Хоть двойником…

     И, чуть позже:

– Столько крови… Зачем им она, их кровь? Почему они их так ненавидят?

     Хозяин встал из-за стола и приблизил лицо к говорившему. Глядя ему прямо в глаза, он спросил:

– А ты веришь, что я воскрешаю мертвецов на потеху старому авве?

     Страж молчал, и только зубы его клацали от страха.

– Веришь?!

– Нет! – выдохнул страж.

     Язычник отошёл от него на несколько шагов.

– Господин! Прости…

– Девчонка была жива, – сказал он, – просто её посчитали мёртвой, даже лекаря не привели!

     Он произнес бранные слова…

     Страж внезапно схватил его за рукав:

– Но тогда выходит, что Распятый тоже…

     Хозяин снова выбранился, что есть духу. Размышлять о высших философских материях в такое время мог только полный глупец! Но он быстро усмирил свой гнев. Возникала новая опасность. Все меры по спасению девочки были уже приняты. Часть стражи подкуплена. В порту ждал корабль. А его – что ж! он публично отрёкся от такой дочери, и его никто не должен преследовать. Всё надежно. Но теперь эти безумцы, помешавшиеся на своей мистике…

     Он внезапно осознал, что ночная вылазка непослушной девчонки не сыграла ровным счётом никакой роли в роковых событиях. Только ускорила их, и всё. Его дочь стала лишь маленькой пешкой в очень крупной игре. А весь сценарий дурного спектакля был задуман и написан гораздо раньше…

– Я всё понял.

     Его мозг работал чётко, просчитывая все варианты. Надо спешно кое-что узнать. Насколько ситуация безнадёжна? Кто из друзей ещё предан ему? И, главное, что задумал Верховный Владыка?

– Ты заслужил награду, – сказал он стражу, положив в его руку несколько крупных золотых монет. – А теперь ступай! Не медля!

     Маленький человек поклонился и, пятясь, вышел из комнаты.

* * *

     Они долго не могли ничего сказать друг другу. Просто сидели и молчали.

– Авва! – наконец произнесла девочка, повернувшись к старику. – Авва, расскажи мне о своих.

     Старик вздрогнул. Странные чувства охватили его. Какая-то внутренняя мистичность этого юного создания, как две капли воды похожего на его погибшую дочь, – о, он был слишком учёным, до кончиков пальцев учёным человеком, иначе и сам поверил бы в перевоплощение, но больно уж кощунственной и мерзкой была для него подобная мысль, – мистичность девочки, вот что удивляло и поражало его и не вписывалось в логический ряд умозаключений.

– Почему вы не боялись? – продолжала дочь язычника.

– За пределами тьмы, – прошептал старик, – и там тоже.

– Что там? – тихо спросила девочка, широко раскрыв глаза.

– Она знала. Она, моя дочь. Она знала, что тех, кто призовёт Его, Он найдёт и в Царстве Мертвых.

– Но тогда… Если ты это знал, как и она, почему тогда…

     Юная узница вспомнила слова сестры Маргариты.

– «Дитя в соломе»… Это был её ребенок?

     Старик кивнул.

– Тогда почему вы не взяли с собой и ребёнка? В Бессмертие! В вечную жизнь с Ним? Почему спрятали в узилище, надеясь на чудо?

     Старик утер ладонью слёзы.

– Я не должна была тебе напоминать, прости!

– Мы подумали, что это будет убийством, и решили испросить у Него жизнь для невинного младенца.

– Чтобы потом дитя само смогло сделать выбор?

– Да.

     Девочка вдруг встряхнула головой и, схватив старика за рукав, почти закричала ему в лицо:

– Ты говоришь неправду! Не так, не так!

     Медленно опустил старик голову, не смея возражать.

– Ты просто сомневался! Сомневался, сможет ли Он прийти С а м. К тому, кто не позовёт. Ты боялся, что вы все уйдете в вечную жизнь, а младенец останется во тьме.

     Старик кивнул.

– Возможно, это была самая большая ошибка в моей жизни. Ведь я так ничего и не знаю о ребёнке!

     Он приподнял голову. Чувство вины его как пастыря за свои сомнения долгие годы не давало покоя. С необыкновенным смирением принял он обличения девочки. И ему вдруг стало легче. Словно камень сошёл с души.

– Возможно, Господь когда-нибудь даст мне узнать о ней правду… Расскажи теперь ты о себе, дитя! Ты не любишь отца?

– Да-да, я помню. Отец…

     Она горько вздохнула.

– Отец мой – хороший человек. Но он скрывает от меня что-то безмерно важное.

     Она взяла ладонь старца в свои руки.

– Мне иногда снятся звери. Дикие звери с человеческой душой. И люди – лица людские у них, а суть звериная. Я не знаю, как объяснить. Отец ничего не говорит, хотя знает что-то наверняка. Я ведь не сошла с ума!.. И только там, в пещере, слушая тебя, я поняла… Ты не будешь сердиться, авва? Но мне кажется, я поняла, почему Распятый не противился толпе зверо-людей, почему молился, плакал, но всё же предпочёл смерть.

– Ты родилась в богатом доме, не знала лишений. Рабы служили тебе. О каких же страданиях ты можешь знать, дитя?

– Что-то ещё было в моей жизни, авва. Не спрашивай больше ни о чем!

     Робкий стук заставил пленников отвлечься от беседы. Кто-то стучал камнем по прутьям решетки.

– Госпожа!

     Девочка бесшумно поднялась и подошла к окну. В полутьме замаячил расплывчатый силуэт незнакомого человека.

– Госпожа, не вздумай бежать отсюда! Собаки и стража. Завтра…

     Говоривший замолчал и оглянулся. Потом закончил фразу:

– Завтра тебе помогут.

     Смертельно рискуя, что его присутствие будет обнаружено, он перешёл на еле слышный шёпот:

– Часть стражи подкуплена. Тебе дадут возможность уйти. Беги на пристань! Там тебя будут ждать… Ты знаешь, кто. А теперь прощай!

     И посланник тихо скользнул во тьму. Авва, слышавший разговор, радостно воздел руки к небу. – Ты примешь свою судьбу, дитя! – вскричал он. – Еще не всё пройдено, и я хочу, чтобы ты жила.

– Тогда… тогда посвяти меня Небесному Жениху! Дай мне иное имя. Имя, созвучное с Ним. Как ты называл свою дочь… помнишь?

     Слишком большое напряжение испытывала душа старца. Глаза его снова набухли слезами…

– Готова ли ты принять Его? – спросил старый священник.

– Всем сердцем и душою, – ответила дочь язычника. Авва возложил ей руку на голову и прочитал молитву, потом снял с себя бечёвку с небольшим деревянным образком и протянул девочке.

– Возьми!

– Я теперь – одна из вас, – серьёзно сказала она. – Так и должно было случиться.

     Девочка вдруг всхлипнула, вспомнив сестру Маргариту. Потом перед глазами всплыл образ отца. О, сколь незаслуженно пострадал он от её поступка! Старик гладил девочку по голове и что-то непрерывно тихо говорил; слегка напевные, удивительно музыкальные слова его успокоили юную пленницу. Она закрыла глаза и забылась в лёгком сне.

     Под утро задремал и сам старик. Душа его, казалось, уже претерпела неслыханные страдания. Новое, совсем новое испытание послала ему напоследок судьба. Был ли он готов к нему? И что за удивительный сон пригрезился старцу? Что могло так растревожить сновидца? Ибо, едва отошедши от грёз, он стал как безумный, и только одно повторял необыкновенно взволнованным голосом:

– Христина! Христина! Святое озеро…

     Девочка проснулась и удивлённо раскрыла глаза.

– Это очень важно, – проговорил старик. – Белый песок. Кровь. Отшельники. Зверь опоздает…

     Последние слова он произнёс с невыразимой печалью. Она ничего не поняла. Он не успел договорить. Настало утро, и ключ в замке заскрипел, и неприятный звук, столь разнящийся с напевными молитвами аввы, словно подтвердил печальную истину: их время закончилось. Толпа, давно уже не подпитываемая низменными страстями, жаждала насладиться видом человеческой крови.

     Девочку и старика вывели из темницы. Какое-то время их везли по улицам города в грубо сколоченной повозке, под свист и улюлюканье разновозрастных зевак. А потом они увидели арену, окружённую толпою любителей кровавых зрелищ. Посреди арены возвышался деревянный идол. Рядом, в рост человека, белел крест; нижняя часть креста была для устойчивости зарыта в землю. Чуть поодаль располагались массивный столб и огромная клетка. По ней ходил взад-вперед, иногда приподымаясь на задние лапы и издавая глухие утробные звуки, от которых даже на расстоянии становилось не по себе, необычайно крупный и свирепый лев.

* * *

     Лев был стар. Его сильные мускулистые лапы с кошачьей грацией ступали по земле; внушительный рост зверя придавал походке оттенок непоколебимости, уверенности в себе. Свалявшаяся местами шерсть убеждала в неукротимой природе льва: вряд ли кто осмелился бы подступить к нему с гребнем и ножницами! Впрочем, причин для недоверия к людям у животного было предостаточно.

     Детёнышем взяли его от матери, дикой пустынной львицы, убив её и обрекая разбежавшийся выводок на голодную смерть. Он был единственным, кого удалось поймать, чтобы затем заключить в клетку и растить в зверинце на потеху людям. Ограниченность жизненного пространства становилась всё более и более невыносимой для подрастающего льва. От невозможности выплеснуть свою кипящую молодую энергию в беге, он до изнеможения ходил взад-вперед по клетке, пугая посетителей бесстрастным и умным взглядом жёлтых, как песок, глаз.

     Маленькая девочка-рабыня кормила его по утрам, подавая с ладошки куски мяса. Она не боялась зверя, как, впрочем, не боятся опасных животных многие дети, ещё не столкнувшиеся с этим видом зла. Но девочка знала другое зло – тельце её пестрело рубцами и кровоподтёками. Лев позволял ей тихонько гладить себя по морде, он зажмуривал глаза и издавал громкие урчащие звуки. Общество маленькой рабыни, такого же, по сути, пленника, как и он сам, доставляло ему огромное удовольствие.

     Потом рабыня куда-то исчезла, то ли её продали, то ли забили до смерти, в общем, как-то раз порцию мяса принёс другой человек – мужчина, с обветренной тёмной кожей и злым лицом. В его руке была палка с острым наконечником, и он стал больно тыкать ею в брюхо животного, призывая его к трапезе. Такая манера льву не понравилась. Он изловчился, просунул лапу между прутьями решётки и одним движением сломал палку, к явному неудовольствию смуглого раба. Между ними с тех пор завязалась вражда. И, желая выплеснуть зло на заключённого в клетку зверя, раб однажды подкараулил, когда лев заснёт, и со всей силы ударил его по голове тяжёлой дубиною с острыми гвоздями, вбитыми в её конец.

     Палица негодяя рассекла животному кожу на лбу и изуродовала правый глаз. С тех самых пор лев окривел: глаз его покрылся бельмом, и над ним повис надорванный лоскут кожи. Внешний вид зверя стал ещё более устрашающим и вполне соответствовал той жутковатой кличке, которую ему дали.

     Долгие годы жизни лев провёл в зверинце. Им пугали маленьких детей, его пихали острой палкой, ожидая, что он зарычит, обнажив пожелтевшие от времени клыки. Со своей стороны он тоскливо смотрел на людей, принюхивался, словно ожидая кого-то, а потом зевал и ложился на соломенную подстилку, либо начинал бесконечную ходьбу по клетке, разминая затёкшие мышцы.

     И когда он совсем состарился, и ему уже найдена была молодая замена, хозяин зверинца, вместо того чтобы убить старого льва, решил в последний раз заработать на нём деньги.

* * *

– А это специально для тебя!

     Говоривший был заметно пьян. Проведённая им ночь не принесла желаемого результата. Хмельной напиток слегка поднимал настроение, притупляя бессильную ярость.

     Старика подвели к деревянному кресту.

– «Поражу пастыря, и рассеются овцы стада», так, Макариус?

     Старик промолчал.

– Не хочешь ничего сказать?

– На все Его воля…

– Ладно!

     Криво усмехнувшись, Сотник достал два гвоздя и верёвку.

– Послушаем теперь, что скажет Верховный Владыка, а потом начнём.

     Владыка со своего места поднял руку в приветствии. Толпа в ответ загудела, как пчелиный рой. Но вскоре гул замолк. Все жаждали узнать, что же скажет правитель.

     Было объявлено следующее: за оскорбление святынь, осквернение мертвецов и неповиновение властям секта, возглавляемая старым колдуном, уже однажды осуждённым на смерть, но помилованным и продолжающим соблазнять людей на поклонение Мёртвому человеку (так он презрительно называл Распятого), приговаривается к смерти через растерзание диким зверем, которого специально трое суток не кормили и свирепее которого нет во всей Вселенной. Но страшной смерти можно избежать путём раскаяния и принесения жертвы богам, от которых в дальнейшем запрещается отступать. Тот, кто это сделает, будет освобождён сразу же после публичного акта поклонения идолу и отречения от учителя лжи.

     И напоследок сказал Владыка, что одно громкое разоблачение ждёт виновного, но про то узнают позже, всему свой час.

     Закончив речь, Владыка зевнул, прикрывая рот. Потом махнул рукой, мол, пора!

     Два раба принесли носилки, на которых лежало тело человека, покрытое окровавленной тряпкой. Сняв её, они бросили тело, по приказу Сотника, к подножию креста.

– Узнаёте? – спросил старый палач. – Эй вы, колдуны и сектанты, подойдите сюда!

     Небольшая группа людей, тесно жмущихся друг к другу, сделала несколько нерешительных шагов.

– Ну же, смелее!

     Они признали в окровавленном человеке сестру Маргариту.

– Ведьма мертва, – сказал Сотник. – Теперь дело за всеми вами. Кто остаётся верен Распятому, шаг вперёд!

     Люди застыли на месте, не смея глянуть друг другу в глаза.

– Нет никого? Это замечат-тельно!.. Вот здесь, – Сотник указал рукой на большую деревянную бочку, которую заранее приволокли на арену, – здесь вино. Пейте!

     Он налил полное черпало напитка и стал подавать его отступникам, зорко следя за тем, чтобы каждому из них досталось неожиданное угощение.

– Подбодритесь, вот и еда!

     Не смея возражать, отступники выпили вино и преломили хлеб.

– Небось, на свету лучше, а?

     Они молча терпели издевательства старого палача, понимая, насколько шатко их положение. Малейшее неповиновение могло вызвать любую непредсказуемую реакцию.

– А теперь, – продолжал Сотник, насладившись покорностью пленников, – теперь воскурите фимиам у этой статуи.

     Он подвёл их к идолу и велел совершить обряд. Глядя на несчастных, сломленных отступников, толпа свистела и смеялась.

     Внимательно разглядывал пленников и сам палач. Неожиданно он подошёл к одному юноше, почти мальчику, приобнял его за плечи и отвёл в сторону.

– Тебя как зовут?

– Брат Марк, – ответил тот, но тут же запнулся и покраснел, допустив ошибку.

– Нет, – рассмеялся Сотник, – не так. Тебя зовут не брат Марк, а падший Марк. Верно?

     Юноша кивнул. Пристально глядя ему в лицо, Сотник спросил:

– Хочешь ещё вина?

– Н-нет, то есть да, – пробормотал юноша.

     Ему подали ещё одну меру хмельного напитка, и он выпил его.

– Сегодня вечером, – ласково шептал старый палач, – после того, как вся эта комедия закончится, ты будешь у меня…

     И он по-хозяйски провел ладонью падшего брата Марка по спине. Впервые тот не выдержал:

– Нам же обещали свободу!

     Старый палач пожал плечами.

– Будешь жаловаться? Ну-ну!

     Вино начинало действовать на молодого человека. Он пошатнулся и, если бы не рука Сотника, упал бы на землю.

– Ну так как?

     Сделав неимоверное усилие, почти теряя рассудок, брат Марк улыбнулся палачу.

– Ты думаешь о позоре. О котором из двух? Какой позор страшнее, а, падший?

     Отступники, выполнившие все требования власти, стояли в ожидании свободы.

– Ещё не время! Разберемся теперь с вашим учителем.

     Старому авве велено было встать спиною к кресту. Кисти рук его пригвоздили к дереву, а ноги обмотали верёвкой. Кровь потекла из пробитых ладоней на землю. Старик издал глухой протяжный стон, потом замолчал.

– Плюйте! – выкрикнул Сотник. – Проходите мимо и плюйте. После чего вас всех отпустят восвояси.

* * *

     Он сидел в первых рядах, окружённый верными людьми. Пришлось на всякий случай вооружиться до зубов: длинная накидка скрывала широкий пояс с охотничьими ножами и короткий меч, висевший на бедре.

     Зорко следил язычник за тем, как происходит действо. Позорно было бывшему воину находиться среди этих трусливых вопящих шакалов. Их самих бы вытряхнуть на арену для вразумления! Но он молчал: безопасность в такую серьёзную минуту была важнее всего.

     Крест с распятым аввой находился от язычника локтях в тридцати. А девочка – та стояла рядом и не дрогнула, ожидая своей участи. В глубине души он был горд за неё. Все обиды, связанные с непониманием её странного поступка, прошли. И ещё одно понял язычник после визита тюремного стража: сама судьба призывала его дочь. Ибо, разобравшись в ситуации, он не сомневался: что-то должно сейчас произойти, что в корне изменит эту бездарную и омерзительную пьесу.

     Клетку со львом раскрыли. Арена вмиг опустела. Отступники, понурив голову и пошатываясь, заблаговременно покинули место своего позора. Только один юноша, удерживаемый двумя лучниками, оставался стоять неподалёку от креста. Видно было, что он еле держался на ногах и сильно дрожал.

     Девочку привязали к столбу. Лев шёл прямо на этот столб, прижимая морду к земле. Он был голоден и зол, уши резали вопли и свист взбесившейся толпы. Когда расстояние между львом и привязанной к столбу жертвой сократилось вдвое, язычник толкнул локтем в бок человека, нанятого для спасения дочери. И вдруг…

– Не могу, господин, – шёпотом произнес тот.

– Что-о?

– Это безумие, господин! Посмотри, какой он огромный! Как с ним сладить?

     Промедление грозило полным провалом. Язычник громко, что было сил, выбранился. Сжал кулаки, готовясь к прыжку…

     Было ли страшно в тот миг самой пленнице, или же она вдруг вспомнила что-то, необыкновенно важное для себя, или просто, ни о чём не задумываясь, крикнула громко, призывно, один, другой, третий раз:

– Фирион!

     Лев замер. Принюхался, поворачивая голову вправо-влево. Его звали. Маленькая рабыня, единственный в мире человек, к которому он питал нежные чувства, стояла перед ним и взывала… о, сколь долго он, дикий зверь, ненавистный всем, кто с ним соприкасался, сколь долго он ждал этой встречи, удивительным образом предчувствуя, что она всё-таки состоится!

     Его поведение резко изменилось. Хвост перестал биться о землю. Мускульное напряжение прошло, походка стала мягкой, более того, он вдруг прикрыл свой единственный глаз и громко, на всю арену, замурлыкал.

     Тупо смотрели на него зрители, не понимая, что могло вызвать столь необыкновенную перемену в поведении зверя. И лишь один язычник всё прекрасно понял и тихо рассмеялся. Нанятый им воин, совладав с собой, собрался всё-таки сразиться со львом. Но язычник придержал его за руку и прижал палец к губам.

     Огромный зверь подошёл к юной пленнице. Он ещё раз понюхал воздух, потом склонил голову к ногам девочки и, продолжая мурлыкать, стал тереться лбом о подножие столба, как кошка. А затем он потянул кусок верёвки, слабый узел распался, и путы оказались на земле.

     И тогда, опустившись на колени, дочь язычника обняла морду зверя и, как в детстве, крепко прижалась к его щеке.

     А старый лев размурлыкался ещё громче.

* * *

     Сотник понял, что картина резко изменилась. Часть толпы требовала немедленно освободить девчонку, остальные кричали: «Смерть ведьме!» По сценарию же лев сначала пожирает юную деву на глазах у старика. Потом закусывает и самим аввой. На этом его миссия заканчивается. Лучники, получив сигнал, немедленно должны расстрелять дикого зверя, отслужившего своё. И вторым актом дурного спектакля ожидалось разоблачение злостного колдуна и богохульника, бывшего из варваров, который ещё ни о чем не догадывался и спокойно смотрел на казнь и унижение пленников.

     Всё летело вверх тормашками. Свирепый лев внезапно стал кротким как ягнёнок. Сотник, вооруженный копьём, подошел к Христине и льву.

– Ах ты тварь!

     Размахнувшись, он ударил льва своим оружием и тут же ловко отскочил в сторону. Огромный зверь вздрогнул от неожиданности. Однако, добрые чувства, охватившие его, были столь сильны, что он не сразу озлобился. Только прекратил мурлыкать и замер, напрягая мышцы. Знал бы старый палач, что не колдовское наитие, а дружба и верность двух сердец явились причиной столь мирного настроения льва! Тогда бы понял он, как опасно шутить с диким животным.

     Оплошность оказалась непросительной: на второй удар лев отреагировал моментально. Возможно, он вспомнил того негодяя, который рассёк ему глаз в зверинце… Одна лапа льва дважды полоснула воздух у самого лица опешившего Сотника. Копьё было выбито и сломалось, как щепка. Когтями другой лапы зверь, вставший от ярости на дыбы, нанёс Сотнику удар по щеке и прочертил глубокие борозды, мгновенно окрасившиеся кровью.

     Ещё не понимая, что его песенка спета, старый палач зажал рану рукой и грязно выругался. Потом начал тихо отступать, пятясь и бормоча что-то несуразное, а лев с шумом втягивал носом воздух и медленно шёл на него, в любую минуту готовый к прыжку. Но, отступая, Сотник приближался к своим воинам: человек десять лучших стрелков уже держали зверя на прицеле. Это увидела дочь язычника и, предупреждая льва, вновь громко выкрикнула его имя:

– Фи-ри-он!

     «Заговорила по-гречески», – удивился старый палач, и тут же холодный пот покрыл его чело. Ибо вспомнились ему пророческие слова женщины: «Сам Зверь из преисподней придёт за тобой». Девочка вызывала Зверя… Ничего уже не соображая от ужаса, он побежал к кресту и спрятался за телом распятого старика.

– Спаси меня, авва! – закричал он ему в затылок, крепко держась за деревянный брус.

     Старик разомкнул ссохшиеся губы и, не поворачивая головы, сказал:

– У меня руки заняты!

     И чуть слышно добавил:

– Поздно.

     Да, действительно, было уже поздно. Лев приблизился к кресту, встал на задние лапы и обнюхал старика. Не причинив ему никакого вреда, он опустился на землю, а затем вытянул лапу со страшными когтями, чтобы подцепить спрятавшегося за крестом Сотника. Когти на сей раз прошлись по бедру, и рана оказалась более глубокой. Не выдержав, старый палач ринулся было в сторону вооружённой охраны. Возможно, ему удалось бы спастись, успей он сделать шагов десять. Ибо луки были уже подняты, и только отсутствие приказа смущало воинов, готовых начать стрельбу. Но, сделав шаг, он споткнулся о тело сестры Маргариты и упал наземь. Тут его и настиг разгневанный Фирион. И когда сбылось пророчество, громко и радостно закричал худенький юноша из падших, стоявший неподалеку.

* * *

     Ничто не предвещало неудачи. Корабль был готов к отплытию. Весь необходимый скарб заблаговременно положен в трюм. Гребцы сидели на вёслах и, от нечего делать, тянули какую-то заунывную песню.

     Олаф неспеша прогуливался взад-вперёд по палубе. Внешне этот человек напоминал древнего морского бога: пышные седые всклокоченные волосы, длинная белая борода, ниспадающая на грудь. Широкоплечий, невысокого роста, он был наделён от природы недюжинной силой, сохранившейся до глубокой старости. Медно-красный загар, ярко-синие глаза и белозубая улыбка довершали портрет чужеземца.   

     «Всё должно быть в порядке, – размышлял он, накручивая на палец прядь волос. – Вот сейчас на дороге появится клубок пыли, затем мои воины, наконец-то, приведут эту взбалмошную девчонку – и тут же, не мешкая ни секунды, надо будет отплывать восвояси. Как можно быстрее…»

     Но ожидаемое облачко пыли почему-то всё ещё не появлялось.

     «Как давно, – думал Олаф, – как давно мы покинули родину! Сколько скитались, страдали, потом осели здесь, в этом городе. Десять лет спокойной и богатой жизни. Но вот снова в путь! Странная и нелепая судьба…»

     Он присел на скамейку и, глядя куда-то вдаль, предался воспоминаниям. Корабль слегка покачивался на волнах; птицы, занятые поисками пищи, громко кричали. Переговаривались между собой гребцы, волны бились о борт судна. Монотонные звуки почему-то навевали тоску…

     Много лет назад, в далёкой северной стране был он наставником одного мальчишки-варвара. Тот рос самым сильным среди сверстников, и будущее сулило ему стать во главе племени. Он обучался стрельбе из лука, метанию ножей и копья, но, главное – искусство рукопашного боя, то, чем в совершенстве владел наставник, следовало перенять подрастающему юнцу. Ибо быть беспомощным в любой опасной ситуации недостойно будущего воина.

     Успешно постигал премудрости боевого искусства юный ученик. Природный талант и сила делали его неуязвимым. Вот только слишком рано завладела им жажда лидерства – всегда и во всём быть первым. Не сразу заметил эту пагубную черту сам наставник. И так случилось, что однажды, в нелепой детской потасовке молодого варвара стал одолевать какой-то отрок, старший года на два. Стоявшие рядом мальчишки зубоскалили и смеялись. Увы, именно этот глупый и нелепый смех вызвал в душе мальчика вспышку безумной ярости. Глаза его налились кровью. Он готов был убить насмешников! В груди бурлила и клокотала чёрная сила Зла. Выждав удобную минуту, он вложил эту смертоносную, рождённую от внутренней страсти, силу в удар – и сокрушил противника. Под кулаком хрустнула кость. Молодой боец побледнел, судорожно глотнул воздух и рухнул на землю.

     В изумлении и страхе расступились притихшие зрители. Отрок, сражённый страшным ударом, лежал неподвижно на земле. Рассудок мальчишки-варвара не сразу воспринял, что произошло неизбежное, и что вина во всём случившемся целиком и полностью лежит на нём. Он позволил смертоносной стихии завладеть его сердцем, пусть на один только миг, но и мгновения хватило, и ничего теперь не исправить…

     «Вы должны меня убить», – сказал мальчик, обратившись к старейшинам, спокойно, с осознанием ответственности за совершившуюся трагедию… Но те приняли иное решение. И, обняв свою несчастную, ослепшую от слёз мать, он покинул родной очаг, сел в лодку и отправился вниз по реке, в неведомое странствие, в нескончаемое изгнание, без права когда-либо вернуться домой.

     И Олаф, наставник его, разделил с мальчишкой судьбу и стал таким же скитальцем, чувствуя свою вину и свою ответственность за случившееся.

     Мальчик быстро возмужал. Бесконечная борьба за существование закалила его волю. Он стал охотником и воином. Однажды, попав в плен, странники были проданы в рабство и четыре года провели гребцами на военном корабле. Спины пленников покрылись шрамами от бесконечных плетей, однако боль и страдания только закалили волю юноши. Он сумел возглавить восстание, и рабы захватили корабль.

     Снова годы скитаний и всевозможных приключений. Морские разбойники, не раз пытавшиеся напасть на скитальцев, неизбежно терпели неудачу. И золото, прежде принадлежавшее шайке разномастных бандитов, переходило как военный трофей двум изгнанникам и их отважной команде. И вот однажды решено было покончить с бродяжьей жизнью и подыскать себе на побережье достойное жильё. К тому времени молодой человек вполне сносно говорил на чужеземных языках и старался не иметь проблем с властями. Полоса спокойной оседлой жизни вполне устраивала молодого человека и его старого верного друга. Их уважали и слегка побаивались. С мнением общества бывшие из варваров, как правило, не считались. Да и виделись они в последнее время редко: у каждого были какие-то свои дела. Кто же мог предположить, что за одну только ночь столь резко и неожиданно изменится их судьба?..

     Что-то заставило Олафа прервать цепочку воспоминаний и насторожиться. Его тонкий слух уловил голос с пристани, еле слышный на расстоянии. Он махнул рукой, и гонца впустили на корабль.

   – Господин, – сказал тот, едва переведя дух, – отплывайте немедленно!

     Олаф не понял, в чём дело, и застыл в изумлении.

– Когда приведут девчонку?

– Никогда. Нас предали. Верховный Владыка хочет взять и ваши жизни.

– Золота он хочет, – печально усмехнулся Олаф. – Ничего, кроме золота, ему не нужно…

– Уходите же! – повторил гонец.

– У них совсем нет возможности спастись? – спросил Олаф.

– Никакой. Подкупленные стражники мертвы. Так что ворота им никто не откроет. А на арене… Ну, ты сам знаешь! Оттуда не вырваться.

– В чем нас пытаются обвинить?

     Гонец развел руками.

– Я сказал всё, что знаю. Вы не дождётесь своих. Спасайтесь сами, пока не поздно! Бегите! Скоро люди Верховного Владыки будут уже здесь…

     Он исчез так же незаметно, как и появился. И было совсем немного времени на размышление. Как и на то, чтобы срочно сделать необходимые распоряжения. Олаф велел немедленно снять судно с якоря и убраться подальше от этой опасной стоянки.

* * *

     Они не дрогнули, когда палач подошёл к помосту и ткнул горящим факелом в груду хвороста и соломы. Тонкий едкий дымок потянулся вверх. А обречённые исповедники Распятого Бога затянули песню, необычайно красивую и вместе с тем очень печальную. Никто из них не плакал, не просил пощады и не ругал своих мучителей. Напротив, лица жертв были исполнены благодати. Казалось, что высшая мудрость снизошла на горстку людей, привязанных одной верёвкою к столбу… Словно они понимали что-то, недоступное для всех остальных, и уже сейчас, благодаря своей неведомой, загадочной Вере, обретали бессмертие.

     О, этого мистического настроения жаждали и все пришедшие посмотреть на казнь! Чёрная зависть охватила толпу зевак. В воздухе повисли яростные проклятья, и одно слово, слово «Смерть!», адресованное несчастным, повторялось чаще других. Безумная толпа ликовала и в тот момент, когда, наконец, огонь разгорелся, опаляя связанных людей. Их странная дивная песнь постепенно сменялась душераздирающими криками…

     Маленький человек пришёл на место казни как раз в это время. Пламя с ожесточением пожирало сухие дрова, и красные языки его словно дразнили обречённых людей, то появляясь, то исчезая и оттягивая трагический исход.

     Он махнул тряпкой – той самой, в которую был завёрнут найденный им младенец. Вытянувшись во весь рост, он снова и снова размахивал куском грубой ткани. Но маленького человека не сразу заметила та, к которой был направлен его странный порыв. Пламя разгоралось всё сильнее. Еще немного, и будет поздно. И тогда он отпихнул от себя какую-то отвратительного вида толстуху; та, получив удар локтем в бок, непроизвольно охнула и отодвинулась в сторону – чуть-чуть, совсем немного, но и этого расстояния хватило. Маленький человек, ужаснувшись в душе своему отчаянному поступку, спрыгнул на арену. Всего несколько секунд, а потом его грубо схватят за шиворот и, под хохот толпы, изобьют и отправят обратно…

     Он ещё раз махнул тряпкой. Девушка, к которой был обращён его порыв, подняла глаза, изъеденные дымом и исполненные невыносимого страдания: пламя уже коснулось её стоп.

     «Жизнь! – выкрикнул человек, размахивая куском материи. – Жизнь!»

     Он получил несколько увесистых ударов, свалился с ног, попытался встать, но снова упал. Рот и глаза его были забиты песком, но он успел кинуть взгляд на костёр. И увидел, что она поняла. Глаза девушки стали необыкновенно большими, так ему показалось, и она закричала: «Осанна!», ничего уже не боясь и ни в чём более не сомневаясь, а пламя дохнуло жаром, и белые волосы девушки вдруг разом взметнулись вверх… а потом…

     Больше он ничего не видел. В ушах стоял предсмертный крик несчастных. Лучше бы его не слышать. Тело маленького человека болело от полученных ударов. Его не забили и не растоптали насмерть, а значит, он ещё был для чего-то нужен.

     Тоненькая нить протянулась с тех пор между ним, казнённой девушкой и тем крошечным существом, которого ему, по воле свыше, удалось спасти от гибели. Нить эта незримо вела его дальше – к неведомому Распятому Богу… Ну а потом он разуверился в высшей справедливости. И, оплакивая в душе несчастную малышку-рабыню, убитую хозяином зверинца, он стал сожалеть о своём смелом и искреннем поступке, не свойственном его робкому характеру, и считать этот поступок суетным и бессмысленным. Долгие годы он терзался от глубокой раны, нанесённой ему самим Провидением. Более же всего он страдал оттого, что подал знак надежды той юной женщине, чьё дитя всё равно было обречено умереть. Слепая судьба оказалась сильнее молитв Распятому! Он видел мёртвое тело девочки…

     …он видел мёртвое тело девочки? Что ж! Ведь всего через несколько минут он снова увидит её безжизненной. Круг Времени замкнётся, и на сей раз навсегда. А чудо, явленное ему, снова станет банальной насмешкой. И не будет никакого смысла в том, что когда-то, по воле Небес, она была спасена.

     Никакого смысла…

* * *

     Дело казалось безнадёжно проигранным. Вот сейчас зверь немного успокоится, и тогда они начнут стрелять. Собственно говоря, могли бы и раньше. Просто решили пощекотать себе нервы и посмотреть на игру мышц обречённого чудовища. А он и вправду был великолепен, этот лев. Язычник, понимавший толк в природной силе, невольно залюбовался статью и необыкновенной гибкостью движений огромной пустынной кошки, и несколько раз удовлетворённо кивнул головой. Вместе с тем, трезвый ум его, не дававший расслабиться ни на секунду, жёстко просчитывал все возможные варианты. Нет, он не боялся смерти. Просто такая ситуация переживалась им впервые. И почему-то погибнуть раньше срока никак не устраивало бывшего из варваров. Значит, вполне могла существовать ещё какая-нибудь лазейка. Но так как все планы давно разрушились, надо было просто действовать, и оставалось только…

   – Хэйя! – выкрикнул язычник. Пыль взметнулась под его ногами. Короткий острый нож, моментально выхваченный из-под плаща, холодил кисть руки. Лучники ещё не получили приказа, они не должны его получить! Краем глаза смельчак увидел сидящего на позлащённом троне Верховного Владыку. И чётче всего – его шлем, ярко поблескивавший на солнце. Язычник горько усмехнулся, вспомнив о фигуре правителя, безобразно расплывшейся от вина и обжорства. Тот водрузил себе на голову шлем, символ воина! Кривая улыбка исказила лицо язычника. Он протянул руку ладонью вперед, слегка растопырив пальцы. Вскинул голову.

     Зрители потирали ладони в предвкушении нового зрелища. На какой-то момент они забыли о Христине. А отец её, зорко следивший за всем, что происходит вокруг, отметил: девочка находится рядом со львом и стоит, схватившись за обрывок веревки, обмотанный вокруг шеи зверя, пытаясь его успокоить. Отличная мишень! Он понял, что счёт пошел на секунды.

   – Так, – медленно протянул бывший из варваров, слегка покачивая туловищем, – значит, кто там у вас самый главный? Ага, вспомнил!

     Неожиданная речь его оказалась на высоте. Весь запас бранных слов, заимствованный им из лексикона галерных рабов, – о, он очень хорошо помнил и цепи, и плети, и незаживающие раны на плечах и спине, раны, по которым снова и снова наносили удары безжалостные надсмотрщики, – весь арсенал скверных и обидных слов, весьма уместный в данной ситуации, моментально всплыл в памяти.

     Они не были готовы выслушать и половины тех ужасных цветистых выражений. Лица зрителей мгновенно побледнели и покрылись пятнами. А язычник, отдавая должное всему пантеону чуждых ему идолов, просклонял их имена в полном соответствии с галерной лексикой. Это воистину было впечатляюще. Сильный, зычный голос вызвал оцепенение, напоминая первый раскат грома, предвещающий грозу.

     И всё же они отвлеклись. Язычник от души сквернословил и, одновременно с тем, пытался прочувствовать окружающее пространство – так, как если бы он стоял на арене с закрытыми глазами. В какой-то момент он понял, точнее, чётко ощутил, где находится нужная ему точка – местоположение самого главного негодяя, алчного до чужого золота и кровавых зрелищ. Миг – и короткий охотничий нож полетел, рассекая со свистом воздух. Дзинь! – рукоятка ударилась о шлем, он со звоном упал с головы правителя и покатился по ступенькам вниз.

     Язычник громко расхохотался. А потом скрестил руки на груди и стал ждать, что же будет дальше. Внутренне он давно уже был готов принять неравный бой. Он один всегда стоил гораздо больше, чем многие из воинов, в том числе более сильных и молодых. Примирился он и с предательством, и с тем, что никто из бывших друзей не рискнул присоединиться к нему в столь опасный час.

     Колоритная фигура язычника привлекла всеобщее внимание. Но вот первая стрела, посланная на арену, ударилась о деревянный брус и застряла прямо над головой аввы Макария. Язычник в последний раз выбранился, с сожалением понимая, что ничем не поможет несчастному.

     Поднял глаза на толпу и с презрением сплюнул на землю. И вот тогда неожиданно произошло то, на что воин-одиночка мог меньше всего рассчитывать.

* * *

      Они потянулись к Учителю. Спрыгивали вниз, в поле замкнутого круга, и шли по песку и опилкам навстречу своей смерти. Как зачарованные, не видя ничего и никого вокруг. Хмель давно пропал, и ясный ум их был настроен на какую-то особую, ничем не объяснимую, внезапно снизошедшую благодать. Встали вокруг креста и закрыли своими телами старого авву. Тот попытался сказать им что-то, вероятно, просил уйти, но голос старика был совсем не слышен большинству учеников. Пока правитель приходил в себя от нанесенного ему неслыханного оскорбления, солдатам надоело ждать приказа. Язычника до поры до времени решили не трогать. Смельчаков же стали расстреливать по одному, наблюдая за тем, как они умирают. Никто не мог понять странного поступка этих падших, уже помилованных и добровольно приносящих себя в жертву ради своей веры. Но толпа разгорячилась: ведь, в конечном итоге, всё, что до сих пор происходило на её глазах, приятно щекотало нервы.

     Снова отсрочка… На сей раз ситуация предельно ясна. Как только упадёт последний из учеников аввы, очередная стрела вопьётся в несчастного старика. Ну а потом незамедлительно погибнет и его дочь. О себе он не думал. Так что же следует теперь предпринять? На какое чудо надеяться?

* * *

     Страж ворот вдруг почувствовал, что есть ещё одна возможность, совсем крошечная. Догадка, словно раскалённая игла, коснулась его чела. Он резко повернул голову. Рядом, совсем рядом с ничего не подозревающей охраной находились врата, замкнутые на железную щеколду.

     Один-два шага влево. Одно движение. Ворота распахнутся, и тогда пленники смогут спастись. Лев наконец-то покинет город и уйдёт в пустыню, как это и произошло однажды, в незапамятные времена. И девочка тоже уйдёт, её никто не посмеет задержать – о, это не просто догадка, это – знание! Ибо именно сейчас, в данной точке Пространства и Времени наконец-то реализуется та доверительная молитва Распятому Богу, молитва о даровании жизни Христине. Ошибиться невозможно: сейчас или никогда. Какова же станет расплата?

     Некогда было размышлять. Он вдруг вспомнил слова из проповеди старого аввы и повторил их про себя: «Я есть дверь, кто войдет Мною, тот спасётся…» Кровь отчаянно запульсировала в висках. «Стань дверью, маленький человек! Спаси их! Стань дверью, как и Он. Ибо Он тоже боялся, и плакал, и терзался в сомнениях. Но Он всё-таки сделал свой выбор! И теперь путь в Вечную жизнь всегда будет лежать через Распятого Бога, который однажды разомкнул круг Времени и открыл ворота… Открыл ворота к Спасению ценою собственной жизни».

     Он шагнул к воротам. Резкий рывок – щеколда со скрипом поддалась; ничего не подозревавшие стражи выпучили глаза, медленно переваривая всё происходящее. Пока они соображали, что же предпринять, врата уже успели широко распахнуться.

– Бегите, смелые люди! Бегите отсюда. Этот город…

     Маленький человек получил удар мечом и стал оседать на землю. Изо рта потекла кровь.

   – Бегите же! Этот город… проклят!..

     Лев почувствовал свободу. Ноздри его затрепетали, и он сделал глубокий вдох. Горькие травы, сухой песок, какая-то удивительная чистота и ясность родной стихии прорвалась в этом глотке воздуха. Он сделал сначала несколько тяжёлых шагов, а потом пустился в бег.

     В панике расступались перед ним вооружённые люди, не смея коснуться зверя своим оружием. Ибо гибель Сотника навела леденящий ужас на всех присутствующих: даже вместе, всем скопом они опасались атаковать рвущегося на свободу льва. Христина по-прежнему держалась за обрывок верёвки. Лев ускорил бег, но девочка не выпускала верёвку, крепко обмотанную вокруг запястья. Плохо понимая, куда ей нужно идти, она старалась следовать за львом. Одна из стрел, пущенная им вдогонку, ранила девочку в ногу. Она уже не могла передвигаться наравне со львом и попыталась освободить руку от поводка. Но ей этого не удалось, и от боли она потеряла сознание.

     А Фирион всё бежал по обезлюдевшим улицам города, волоча за собою беспомощное тело Христины. Лев покидал Город и уходил в Пустыню. Он уходил туда по зову сердца, и дремавшая в памяти тоска по родной стихии, выпестованная долгими годами плена в зверинце, постепенно сменялась ликованием его звериной души. Давно уже исчезли из поля зрения последние кварталы с глиняными убогими жилищами, узкими зловонными улочками, извечной грязью и мухами. Впереди лежало пространство, целиком и полностью принадлежащее ему. Его Родина, которую он выстрадал и к которой теперь стремился.

     Он уходил в пустыню для того, чтобы жить. А у Христины не оставалось никакого шанса на это. Увы, силы девочки были на исходе. И всё же, как знать, что её ждёт впереди? Как знать…

Ч а с т ь 2

Пустыня

     Она шла по жёлто-белому грунту. Еле заметная тропинка вела её в никуда. Солнце палило нещадно, и вскоре кожа, едва прикрытая изорвавшейся одеждой, покраснела и покрылась волдырями. Нестерпимо болела кисть правой руки. Она не помнила, как ей удалось освободиться от верёвки, и сколько времени после этого она пролежала под палящим солнцем. Осколок стрелы вынуть из лодыжки так и не удалось. С каждым часом оставлять его в ране становилось всё опаснее.

     Под ногами то и дело шмыгали небольшие ящерки. Змеи были осторожнее и, почуяв человека, заранее ускользали в стороны. Их естественная боязливость сохраняла Христине жизнь. Стопы, исколотые в кровь острыми камнями, распухали на глазах. Дышать становилось всё тяжелее. Раскалённый воздух пустыни отнимал последние силы, и при каждом вдохе она, казалось, глотала огонь…

     К концу дня она полностью выбилась из сил. Несколько раз падала, вставала и падала вновь. Но наступавшая вечерняя прохлада слегка бодрила, и девочка мужественно боролась со слабостью, заставляя себя двигаться вперед. Пот и слёзы, разъедавшие глаза, не сразу позволили заметить резкое изменение в ландшафте. А точнее, появившуюся за невысоким холмом низинку, и в ней – озерцо, удивительного небесно-голубого цвета, и ярко-зелёную растительность вокруг. Источник живительной влаги был неправильной формы, слегка приближенной к овалу. Издали он казался синим оком, опушённым зелёными ресницами. «Святое озеро…» – вдруг вспомнились слова аввы Макария.

     Несчастная Христина, до сих пор шедшая неизвестно куда, вдруг поняла, что спасена! Она громко закричала, потом запела какую-то дикую песню; пересохшие губы с трудом разлепились, и рот окрасила струйка крови. Но какое всё это имело значение! Силы возвращались в изнурённое тело вместе с осознанием торжества некой высшей справедливости, незримо руководившей ею в слепых скитаниях по жёлтому песку. Вода!.. Она побежала вприпрыжку по склону, не замечая своих кровавых следов. Боль на время притупилась или исчезла вовсе.

     Рядом с озерцом находилось странное строение, сложенное из различного рода камней, – то ли хижина, то ли пещера. Чёрное отверстие не было завешено покрывалом и зияло, словно вход в звериное логово. Нигде не наблюдалось и следов от костра, на котором обычно готовят пищу. На мгновение девочке стало страшно. Неужели обитавшие здесь люди почему-то покинули жильё? Не дикий ли зверь поселился теперь на берегу Святого озера? Мысль мелькнула и пропала. Хотелось пить. Она тронула руками густую траву, до конца ещё не веря в её реальное существование. Зелёный цвет всё ещё казался частью сна или бреда.

     Ближе к воде тропинка стала чётче, утоптаннее. Идти было совсем легко. Выступавшая из-под земли лента синей глины вела к желанному источнику. Вот сейчас можно будет, наконец, коснуться руками спасительной влаги, омыть лицо, сделать несколько глотков прохладной воды, дабы прийти в себя! Не чуя опасности, Христина прошла ещё несколько шагов вперёд.

     Три чёрные фигуры внезапно возникли на берегу. Они появились неожиданно, как будто выросли из-под земли. Христина вздрогнула, и ей снова стало страшно.

     Они смотрели на неё и стояли как вкопанные. Рассудок девочки вступил в резкое противоречие с природной интуицией. Чёрная одежда внушала ужас, но она попыталась успокоить себя: «Наверное, это – одеяние каких-нибудь добрых отшельников, уединившихся в пустыне для молитвы? Вряд ли они – разбойники…» Тревога ненадолго притупилась.

– Помогите! – закричала она. – Помогите!

     Те не сдвинулись с места.

– Авва Макарий…

     Она назвала имя священника в надежде, что жители пустыни тоже знают его. Затем выпрямилась и откинула пряди волос. На шее висел образок аввы. И, поскольку странные люди всё ещё молчали, девочка сняла образок и протянула его, показывая им.

– Помогите же! – упавшим голосом повторила она. – Я ранена…

     Некоторое время в воздухе висела звенящая тишина. Затем резко крикнула какая-то птица. Христина вздрогнула, и ей вдруг стало очень зябко, как будто морозом сковало. А затем раздался человеческий голос, голос – как плеть, как пощёчина, – о, иногда бывает куда легче стерпеть терзание плоти, нежели чем слышать звуки, слова, въедающиеся намертво в душу – как комья грязи, как чёрные сгустки зла, несмываемого вовеки…

– Вавилонская блудница!

     Слова прозвучали на необыкновенно низких нотах. Одновременно люди зашевелились. Один закрыл лицо руками, а двое других отступили на полшага назад. Она ничего не понимала. По всем законам логики, надо было срочно бежать, спасая свою жизнь. Но, увы, бежать Христине было некуда. Тупая боль снова охватила всё тело. Тогда, ещё не веря, что ей грозит неминуемая гибель, девочка тихо прошептала:

– Воды!

     Один из отшельников молча нагнулся, поднял с земли камень и швырнул его в «блудницу». К счастью, он промахнулся. Острый осколок горной породы упал в песок и с лёгким шуршаньем скатился вниз, поднимая облачко белёсой пыли. Глаза девочки округлились от ужаса и наполнились слезами.

– За что? – крикнула она.

     Голос был охрипшим. Скорее всего, они ничего и не расслышали. Второй человек оказался более удачливым в метании. Рука Христины, сжимавшая образок, тотчас обагрилась кровью и повисла вдоль тела, как плеть.

     Они целились прямо в голову: ещё бы, ведь сама Вавилонская блудница, это исчадие ада оскорбило их своим внезапным появлением на берегу Святого озера! Здесь, где уединялись в строгом посте и молитве одни отшельники, не должно быть ни прекрасных дев, ни юных женщин, ни иного мирского соблазна, от всего этого они и бежали в пустыню, возненавидев мир с его грехами и пороками. Но теперь, о ужас! – перед ними стояла юная красавица, сотканная из самых дурных и потаённых грёз, полуобнажённая молодая особа, словно в насмешку покрытая густой волною светлых волос, женщина-демон, посмевшая глумиться над ними, простыми смертными!..

     Девочка еще не знала, что подобные мысли могут овладевать людьми вопреки их здравому рассудку. Бедной Христине отступать было некуда. Она попыталась поднять верёвочку с земли, но тотчас охнула, задетая сильным ударом в лоб. К счастью, бросавший по ошибке воспользовался куском высохшей глины, и та рассыпалась на мелкие части, не причинив особого вреда.

– Что я вам сделала? – ещё раз крикнула она. Дважды приговорённой к смерти Христине хотелось узнать, за что же её убивают на этот раз. Вероятно, отыскав причину, она смогла бы оправдаться перед этими страшными людьми и, возможно, уцелеть… Но разгадки так и не последовало.

     Внезапно чёрный зев хижины, слегка изменившись в цвете, выпустил на свет Божий инока лет десяти-двенадцати. Мальчик, разбуженный шумом, с ужасом увидел лица своих наставников, искажённые гневом, а рядом с ними – юную девушку, невесть откуда взявшуюся в этих диких краях. Девушка была тяжело ранена и истекала кровью.

     Он ничего толком не понял, но сразу бросился к ней, дабы помочь, ничуть не сомневаясь, что и его наставники желают того же. Грубая рука схватила мальчика за рукав. Он удивлённо поднял глаза – и отшатнулся, увидев лицо пустынника, искаженное ненавистью.

– Это демон, дьяволица, – прохрипел чёрный капюшон. – Убей её, или она убьёт нас!

     Мальчик исполнился ужаса и робко глянул на «дьяволицу». Глянул – и вдруг узнал её, и тень внезапного страха сошла с его лица.

– Сестрёнка! Ангел! – прошептал он. – Зачем ты здесь?

     Узнала его и Христина. Радость охватила её: юный художник, расписывавший подземный храм, оказался цел и невредим. Не было его в ту роковую ночь среди учеников аввы, когда их всех вместе схватили и повели в узилище… Она вдруг осознала, как ничтожно мало времени прошло с момента её побега из отцовского дома. Дома, дававшего защиту от всего злого, чем грозил ей внешний мир. Столько неожиданных и тяжёлых событий! Вот и сейчас не легче. Сможет ли мальчишка спасти её, сумеет ли она объяснить этим страшным людям, кто она такая?

     Он что-то говорил им, жестикулируя, потом схватил одного из безумцев за рукав, называя его «дядей», и стал тянуть в сторону, а потом вдруг заплакал, и ужас объял его душу: мальчик почувствовал, что пустынники не изменят своего решения, и что его слова и доводы ровным счётом ничего не значат.

     Тогда, отчаявшись, он подбежал к девочке, едва стоявшей на ногах. Грубая рука снова схватила инока за одежду и отшвырнула прочь.

– Надо заканчивать, – бесстрастно произнес кто-то из отшельников. Несколькими точными ударами они сразили свою жертву. Девочка упала наземь, корчась от невыносимой боли. Мыслей никаких уже не было, равно как и надежды на спасение.

     Они подняли большой камень. Внезапно ей показалось, что это – тот самый валун, жертвенник древних идолопоклонников, который стоял возле отцовского дома… Всю злую силу безумных святош вобрала в себя серая с кровавыми прожилками каменная масса, занесённая над её головой.

     Христина всё ещё не верила, что должна сейчас умереть. Слишком абсурдной казалась такая мысль. Поэтому в свой последний миг и не вспомнила авву, да и не обратилась к Небесам. Она была жива – и, следовательно, единственным её защитником здесь, в этой пустыни оставался только…

– Фи-ри-он! – закричала она что есть мочи.

     Руки мужчин разжались. Тяжёлый камень был сброшен вниз. Злодеи тут же ловко отскочили в сторону, и алые брызги крови окрасили белый песок.

     С белым, бледнее этого песка, лицом подошёл к ним мальчик. Он больно ушибся при падении, но никакого значения не имела сейчас его боль. Широко раскрытыми глазами он смотрел на содеянное.

– Блудница мертва, – спокойно и даже слегка насмешливо произнёс один отшельник.

– Она вызывала Зверя, – заметил второй убийца.

– Сейчас он и появится, подождём! – захохотал третий.

     Они отряхнули одежду и собрались идти к озеру. Несчастный ребёнок, осознавший наконец, что дочь язычника погибла, зашёлся в крике. Отшельники стали его успокаивать, один из них даже погладил его по голове и произнёс снисходительным тоном какую-то длинную фразу. В ответ маленький инок что есть силы вцепился зубами в костлявую руку и стал бить кулачками по чёрному одеянию. Плач ребёнка перемежался с истерическим криком.

     Он упал на землю, откинутый сильной рукой. Услышал брань в свой адрес. А потом страшно закричал, и на губах его выступила пена. Возможно, удар причинил слабому телу ребёнка непоправимый вред. Вероятно также и то, что само нервное потрясение сразило бедного мальчика. Но злодеи не обратили внимания на плачевное состояние юного инока.

     Вниз по тропинке к ногам отшельников потекла струйка песка. Потом с лёгким шуршанием скатилось несколько мелких камешков. Потом ещё – и покрупнее. Казалось, наверху появился человек или какое-то существо, чьё приближение и вызвало поток каменных обломков. В удивлении злые люди подняли головы и посмотрели в сторону крутого склона.

     Внезапно душераздирающий рёв раздался в недрах пустыни. Они услышали этот рёв или рык, и звук вошел им в сердце, как деревянный кол. А потом они увидели Зверя.

* * *

     Старик очнулся на палубе корабля. Он раскрыл глаза и сначала непонимающим, мутным, а потом всё более осмысленным и ясным взором окинул окружающих. Те с состраданием смотрели на человека, чудом спасшегося от неминуемой смерти.

     Он захотел что-то сказать, но распухшие и потрескавшиеся губы не слушались. Изо рта вырвался лишь протяжный стон. Тотчас ему был поднесён кубок с вином. Сделав несколько глотков, старик поднял было руку к губам, дабы утереть их, но увидел на месте кисти широкую повязку и почувствовал в раненой руке острую боль, тотчас отдавшуюся и в другой конечности, также стянутой куском материи.

     И тогда память вернулась в его изможденное тело, и он заговорил.

– Почему?..

     Его ученики, как и прежде, окружили старца. Правда, на сей раз их было меньше. Худенький юноша склонился до земли и, коснувшись стоп аввы, тихо прошептал: «Прости нас, учитель!»

– Это почти никому не под силу, – успокоил его старик.

– Нет-нет… Они думают, что мы очень смелые. Что мы всё это разыграли. Ну, после того, как тот воин в плаще выскочил на арену. Понимаешь, учитель: он язычник, он ведь не знал всего того, о чем ты говорил нам!.. И всё же он, не зная, не убоялся, а мы, со своими знаниями и переживаниями, со своим мистическим настроением, мы оказались просто…

– Молчи! – властно перебил его старик.

– Ведь Распятый и не то бы простил нам, правда? – прошептал молодой человек.

     Что-то недосказанное промелькнуло в этой фразе. Старик внезапно испытал чувство глубокой тревоги. Юноша же, не почувствовав перемену в настроении учителя, продолжал:

– Кто-то открыл ворота. Воины, очень сильные и смелые, во главе с человеком, похожим на морского бога, внезапно пришли к нам на помощь. И презренные наши враги разбежались, даже не вступив в бой!

– Я учил тебя никого не осуждать, – мягко заметил старец.

     Юноша тотчас покраснел и опустил голову.

– Позови девочку! – сказал авва. Похоже было, что всё прочее его мало интересовало. В ответ юноша ещё ниже склонил голову и тихо прошептал:

– Её нет с нами…

– Как – нет?!

     Сердце старика гулко застучало в такт тревожным мыслям.

– Нет, это невозможно! Ведь её собирались спасти! Она не должна была…

     Он не успел докончить мысли. Внезапно ученики расступились, пропуская какого-то господина. Тот подошёл к старику и, присев на корточки, спросил что-то о здоровье раненого аввы.

– Спасибо, мне уже легче, – ответил авва Макарий и благодарно улыбнулся, вспомнив лицо подошедшего. – Но будет ещё легче, если мне скажут, где девочка. Ты посадил её на другой корабль?

     В голосе прозвучала робкая надежда на положительный ответ. Увы, она себя не оправдала.

– Мы не знаем, – с горечью в словах ответил человек. – Никто не знает. Моя дочь исчезла вместе со львом. Нам кажется, что она ушла в пустыню…

     Наступила тягостная пауза. Старик погрузился в размышления и некоторое время молчал, полуприкрыв глаза.

– Вы что-нибудь слышали о Святом озере? – наконец тихо спросил он окружавших его людей. – Есть такое озеро – там, в глубине жёлтых песков!

– Да, – поторопился ответить один из учеников. – Я слышал о нём. Там оазис, и можно жить.

– Потому что только там и можно выжить! Но именно там можно и умереть, – с печалью в голосе ответил старик. Странными казались колебания его мыслей, и виной тому являлся вещий сон, всплывший в памяти с необыкновенной отчетливостью.

– Зачем тратить силы на болтовню? – перебил его хозяин корабля. – Ты, учитель, ты один можешь видеть Пространство и Время. Так скажи нам, как её найти!

     Старый авва замолчал и долго сидел недвижно. Глаза его оставались закрытыми, а губы тихонько шевелились, но нельзя было расслышать, творит ли он молитву, или же проговаривает про себя что-то очень важное. Все присутствующие также молчали, и некоторое время в наступившем безмолвии слышались лишь крики чаек да плеск прибрежных, зелёных от водорослей, волн за бортом корабля.

– Безмолвие… Ти-ши-на… – наконец изрёк старик. – Только тихий ветер над белыми костями. Ветер, который поёт погребальную песню. Ничего уже нельзя сделать. Слишком поздно.

– Ты видел не всё, – с надеждой сказал язычник. – И ты сам это знаешь.

– Я вижу только то, что дано видеть людям, – вздохнул старик. – Но ты прав, хозяин. И мы должны, не мешкая, принять правильное решение!

– Так мы сможем разыскать её?! Разыскать, в хаосе жёлтых песков, безмолвия и Смерти… – и спасти?

– На все будет Его воля, – тихо ответил старец. – На все Его воля…

* * *

     Души убийц сжимались в точку. Ужас, охвативший их, лев ощущал по-звериному, как нечто холодное и крайне неприятное для себя. Неприятное до омерзения. В три прыжка дикий зверь достиг отшельников, убивших девочку. Нет, это были не люди. Но и не животные тоже. Что-то третье, бессердечное и враждебное ко всему окружающему миру.

     Они убегали к озеру, стремясь достичь своего жилища: огромный лев не смог бы проникнуть в хижину, сопряжённую с небольшой карстовой пещерой, где есть множество укромных уголков и ниш, узких переходов, известных только её обитателям! Но подземелье не стало им убежищем. Судьба распорядилась по-иному. И когда тяжёлая лапа Зверя обрушилась на злодеев, они наконец-то понесли заслуженную кару.

     Старый лев проследовал мимо убитых, не обращая на них никакого внимания, и подошел к телам неподвижно лежащих детей. Обнюхал их. Затем улегся на землю, положил голову на лапы и стал ждать. Чего? Он не знал и сам. Золотистая шкура зверя поблёскивала в лучах заходящего солнца.

     А солнце опускалось все ниже и ниже. Огненный диск, постепенно меняясь в цвете, стал сначала ярко-оранжевым, а потом малиново-красным. Пурпуром и золотом переливались прежде голубые воды озерца, светясь и опалесцируя. Торжественная красота закатного часа дополнялась удивительной и странной симфонией самой пустыни: голосом ветра, словно языческого музыканта, лёгким дуновением касающегося неровностей и углублений в прибрежных скалах, шорохом песка да мелодичным, как звон серебряных монет, плеском слабо волнующихся вод.

     Но в какой-то момент вдруг прервалась дивная музыка, прекратились колебания вод и воздуха; даже песчинки, кружившиеся над поверхностью земли, застыли, замерли, каждая на своём месте, образуя странный, еле видимый рисунок – то ли тонкого облака, то ли тумана. Невозможно было сказать, дышал ли, двигался ли в те мгновения сам пустынный лев. Ибо что-то внезапно стало происходить со Временем: либо оно растягивалось до бесконечности, либо исчезало вовсе…

     Но вот снова подул ветер. Свежие потоки воздуха, вопреки законам природы, тянулись от раскалённых жёлтых песков к озерцу. По пустыне шёл человек. Белые одежды его колыхались от лёгких порывов ветра. Ладони человека были развёрнуты навстречу ходьбе, и в каждой из них прослеживалась страшная язва. Лицо Шедшего по пустыне отличалось неземной красотой, но было смертельно бледным и, казалось, не знало улыбки. Он шёл, едва касаясь стопами земли. Ветер тут же заметал следы на песке.

     Льву вдруг сделалась необыкновенно хорошо. Забылась вся его нелёгкая жизнь: муки, боль, тяжесть скованных мышц, подлость и ненависть окружавших его людей, – всё, всё, что вызывало в его памяти тяжесть и тоску, внезапно и навсегда исчезло. Он зажмурился и низко склонил голову, словно понимая, что не смеет, не достоин принять эту несказанную радость, вместить её в своём сердце. И поэтому слишком дерзновенным был взгляд льва в сторону Шедшего по пустыне. Но зверь всё же поднял опущенную голову и раскрыл свой единственный глаз.

     В жёлтом оке льва блеснуло закатное солнце. А потом отразился человек, остановившийся подле мёртвой девочки. Своими израненными ладонями он коснулся изуродованного тела дочери язычника.

     Внезапно словно пелена тумана заволокла окружающий мир. На какое-то время все мысли и чувства льва исчезли. Только необыкновенная лёгкость стала присуща его душе, такая, что даже не чувствовалась бренность старого тела, как будто и не стало его вовсе. В этом состоянии, напоминавшем вечернюю дремоту, и пробыл лев невесть сколько времени. Он очнулся от прикосновения. Кто-то гладил его по морде и звал по имени, с нежностью и добротой произнося жутковатую кличку.

* * *

     Лёгкая девичья фигурка едва заметна была в наступивших сумерках. Она появилась словно ниоткуда и столь же внезапно, как и большая белая птица, кружившаяся над озером. Только птица вскоре улетела, растворившись в вечерней мгле. Девочка же подошла к воде. Память медленно возвращалась в омертвевшее тело, и первыми мыслями были воспоминания о воде, до которой ей так и не удалось добраться. Наконец-то она припадёт сейчас устами к долгожданной влаге, напьётся, омоет руки и лицо, изъеденное солёным потом, изнурённое беспощадными солнечными лучами, исхлёстанное острыми крошками песка…

     Вода была прохладная и приятная на вкус. Она долго-долго пила эту воду. Старый лев спокойно лежал на берегу, в двух шагах от своей юной спутницы. Он всё-таки успел, успел вовремя! И теперь миновала смертельная опасность, и жизни больше ничего уже не угрожает.

     Девочка задержала взгляд на водной глади, любуясь игрой цвета мерцающей ряби или лёгких волн. Что-то завораживающее, загадочное и чарующее было в рубиновых бликах, то и дело пробегавших по поверхности озерца. Руки, опущенные по локоть в воду, поначалу также казались окрашенными в рубиновый цвет. Но вот она поднесла ладони к лицу. Водные струи быстро стекли наземь. Кровавые полосы и пятна остались, они пестрели на белой коже. Она стала удивлённо разглядывать кисти рук, потом взяла в горсть немного ила и попыталась оттереть им кровь. Суставы тотчас охватила тупая боль.

     Ничего не понимая, она присела на корточки и стала лихорадочно напрягать память. Словно кусок жизни, тот, который отлично запомнился, внезапно стёрся и исчез… Осознание этого провала в цепочке воспоминаний вызывало неприятные чувства. «Что же со мною было, Фирион?!»

     Девочка охватила голову руками. В верхней части виска и правой щеки прощупывался странный рубец. Кожа казалась какой-то иной, более твёрдой на ощупь и совершенно нечувствительной к прикосновению. Словно сшитой наспех из грубой материи. Она ничего не поняла. И, выбрав на берегу небольшую лужицу, ту, в которой вода была гладкой как зеркало, она нагнулась, чтобы разглядеть своё лицо.

     Она увидела отражение – и вскрикнула, отшатнувшись, а потом перевела дух и снова склонилась над зеркальной поверхностью. Белые, седые, как у очень старых людей, волосы. Но нет, не этот внезапно поменявшийся цвет волос так потряс девочку. Ибо через все лицо, ото лба через висок и правую скулу тянулся зигзагом ужасный, широкий бледно-розовый шрам. Такое было впечатление, что всё до сих пор ещё слишком тонко и хрупко, точнее даже сказать, невероятно или фантастично. Фантастично пребывание её на этой земле. И глаза – огромные, синие, окружены были серовато-голубыми кругами и казались слегка запавшими. Необыкновенное страдание, перенесённое юным существом, отпечаталось во взоре.

     Всё, всё стало иным. Прежней, весёлой и беззаботной Христины пропал и след. Она была слишком взрослой – дитя, вкусившее Жизнь, познавшее Смерть и чудом, неведомым ей чудом вернувшееся из мира теней на грешную землю! И она вспомнила всё. Вспомнила, но не в словах или образах, а в спектре пережитых ею боли и нестерпимой смертной тоски, ни с чем на свете не сравнимой по ужасу и безысходности своей…

     Внезапно слабый стон раздался за спиною. Человеческий стон. Девочка повернула голову на этот скорбный звук. Тотчас же покинули её тяжёлые воспоминания и раздумья. Добрая и отзывчивая, она уже ни о чем более не могла размышлять. Ибо срочно требовалась её помощь: там, где белел песок и виднелась ведущая к озеру тропинка, лежал маленький инок. Глаза его были закрыты, тело распростерто, руки и ноги неестественно вывернуты. Он тихонько стонал, и надо было что-то делать, что-то предпринимать.

     Девочка тряхнула головой и решительно направилась к лежащему на песке беспомощному человечку.

– Ты…

     Рука ребёнка коснулась щеки Христины. О нет, он не испытал страха, увидев её, ибо не светлым духом, да и не бредом своим посчитал стоявшую перед ним дочь язычника. Наоборот. Удивительная, ни с чем не сравнимая радость, граничащая с исступлённым ликованием, охватила маленького инока. Ибо мальчик в одно мгновение почувствовал, что произошло.

– Значит… Значит, Он приходил! Он был здесь, Pacпятый Бог…

     Слёзы градом потекли по его щекам. Часто-часто задышал лежащий на земле Дионисий. Увы, не всё было с ним в порядке. Словно внутри что-то сломалось или надломилось. Мальчик захотел было встать на ноги, но тело плохо слушалось, и он только перевернулся со спины на бок и, снова застонав, приподнялся на руках.

– Помоги!..

     Девочка крепко охватила его за плечи, и он с трудом встал. Хрупкое тельце мальчика покачивалось из стороны в сторону.

– Пойдём в хижину, – тихо сказал он. – Скоро здесь станет очень холодно. – Мальчик вдруг закашлялся, и на губах его выступила кровь. Он сплюнул наземь и виновато улыбнулся.

     Они слегка пригнулись и вошли в мрачноватое жилище. Вокруг стояла непроглядная темнота, и лишь в самом дальнем углу мерцал огонёк: то был слабо тлеющий фитиль, опущенный в плошку с маслом. Укутались в какие-то накидки, сотканные из грубой и жёсткой овечьей шерсти. Остатки дневной трапезы – вяленые съедобные коренья да несколько тонких ломтей сухого серого хлеба – достались одной Христине. Маленький инок так ни к чему и не притронулся и только пил воду небольшими глотками. К утру у него сделался жар.

     Ночь, проведённая в темноте, в полубреду, под вой дикого зверья, бродившего неподалёку от хижины, почти не прибавила Христине сил. Просто рано утром, открыв глаза, она увидела солнце и вспомнила, что всё ещё жива, всё ещё находится на этой земле. Но как-то очень уж по-взрослому воспринимала она теперь свою жизнь! Ей больше не хотелось проводить время, просто радуясь солнечному свету, природе, смене ночи и дня. Главной чертой характера стала необходимость служить кому-то, помогать, заботиться о людях. И, повинуясь голосу совести, она, не глядя по сторонам и не отвлекаясь ни на секунду, направилась за водой, столь необходимой несчастному иноку.

     Утреннее озеро было почти белого цвета. Вода – кристально чистой, не очень холодной, но и не очень тёплой. Христина наклонилась и зачерпнула воды в небольшую глиняную миску, стараясь не глядеть на своё отражение. Внезапно её пронзила мысль об отце, отчаянно и самозабвенно вставшем на её защиту. Затем в памяти всплыл образ старого аввы, чужого некогда человека, оказавшегося за эти два дня столь близким и родным. Две души, к которым тянулось сердце. Что же с ними произошло? Неужели они погибли, и она никогда больше не увидит их лиц, не услышит голоса, не сможет обнять? Никогда…

     Миска выпала из задрожавших рук и, ударившись о землю, разлетелась на куски. А несчастная Христина, исполненная скорби, опустилась на землю и разрыдалась. Нет, никто не смог бы её утешить. Прошлое необратимо, и того, что уже случилось, не изменить. Но как не хватает ей сейчас отца, рядом с которым она всегда чувствовала себя сильной и смелой! И как хочется, по-детски хочется, чтобы мягкая и удивительно тёплая ладонь старого аввы коснулась бы её головы, и тихий голос ещё раз произнес слова утешения и надежды. Она сделала глубокий вдох и ненадолго остановила дыхание, сдержав таким образом поток новых слёз. Мужество и силы требовались от неё сейчас. Мальчика необходимо было спасти. Как? Об этом она не знала и руководствовалась лишь своей природной интуицией. Точнее говоря, чувствовала уверенность в том, что он останется в живых.

     Третьи сутки минули с того трагического дня, когда Христина и лев пришли к Святому озеру. Светало. Маленький инок лежал на боку, приподнявшись на локте правой руки. Левой крепко держал дочь язычника за пальцы. Смотрел на воду. Силы, и без того немногочисленные, уходили окончательно. Рассудок был ясный.

– Скоро уже… – прошептал он.

     Христина зажала ему рот.

– Нет-нет, не говори! Этого не произойдёт. Всё будет в порядке!

– Они отобрали у меня все мои краски, – неожиданно сказал мальчик. – Запрещали даже думать о рисунках. Но, знаешь, я так хочу рисовать! Если мне удастся выжить, – о, я столько теперь знаю, столько понял! Вот и сейчас… Ты ведь видишь Ангелов? Смотри, какие у них серебристые крылья, – точь-в-точь как твои волосы. Я хочу изобразить их. И тебя, и авву, авву тоже.

– Авва умер, – тихо ответила девочка.

– Авва спас бы меня. – Дионисий тяжко вздохнул. – Он был ведь таким лекарем; понимаешь, он мог видеть, что происходит. Не так, как другие. Не глазами. Стольких людей он выручил из беды, и меня вот… меня бы тоже спас. Христина! Христина, ты знаешь, я скоро уйду к нему. Я чувствую, что уйду. Мы будем вместе. Недолго осталось.

     Она вздрогнула. Словно пелена наития или грёз внезапно исчезла, и оставалась одна жестокая правда. Почему они все, все, кто ей так дорог, погибают один за другим? И зачем тогда она возвращена сюда, в этот мир? Живая, одна, посреди пустыни, около чёрного тряпья и мёртвых костей, окружённая диким зверьём? Что же последует далее: голодная смерть или безумие?

     Лицо мальчика побледнело, глаза закатились. Он прерывисто дышал, но уже не реагировал на слова и прикосновения. И вот тогда, поражённая ужасом, исполненная тоскою, словно отравой, выпитой вместо воды, и мучимая болью – от этого яда, яда вопиющей несправедливости, самой страшной из всех, что дано ей было пережить, – Христина подняла лицо к небесам и завыла.

     Нет, не человеческим был её голос. Не голос даже – вопль, ноты коего не представить никаким воображением. Словно ввинчивался этот жуткий крик, как языки сильного пламени, вверх, в немое пространство, зов к которому являлся теперь единственным, что у неё сохранилось. Ибо всё прочее, все части рассудка заполнялись тёплой волною безумия. Она выла, и слёзы градом текли по лицу, и всё вокруг: звери, птицы, звёзды, видимые ещё в предрассветной мгле, – вся Земля и вся Вселенная вдруг разом стали крутиться в одной круговерти. Крутиться вокруг неё. Да кто она такая?! Почему – вокруг неё? Откуда такое понимание?..

     Она замолчала и опустилась на землю, охватив голову руками. Словно пламя билось в ней, и она больше не была человеком, – огненной молитвой сделало её последнее и самое безмерное страдание…

– Смотри!

     Не сразу сообразив, что с ней кто-то стал разговаривать, девочка отняла ладони от лица.

– Смотри, сестрёнка! Сестрёнка, милая, он всё-таки нас разыскал! Теперь мы спасены!

     Она вздрогнула от слабого прикосновения. Мальчик, пришедший в себя, легонько тянул её за одежду, пытаясь привлечь внимание.

– Он жив, сестрёнка, жив! Да раскрой же глаза!

– К-хто?.. – хрипло прошептала дочь язычника.

     Тёмная фигура появилась на склоне холма. Человек медленно спускался по тропинке. Ветер развевал длинные седые волосы. Неизвестный прихрамывал; видно было, что он устал и передвигается с трудом. Но он шёл, необыкновенной волею и упорством заставляя идти своё израненное немощное тело.

     Старец приближался к детям. Внезапно огромный лев встал у него на пути.

– Пустыня, – изрёк пришедший человек, – и ты, Хозяин пустыни! Отдайте то, что вам не принадлежит!

     Он посмотрел льву прямо в глаза и улыбнулся. И тогда дикий зверь успокоился, зевнул и мирно лег у ног старика, водрузив на лапы свою лохматую голову.

     А потом взошло солнце. Первые лучи его были ярко-оранжевыми. Словно указывали они дорогу трём путникам, неспеша бредущим по едва заметной, угадываемой, скорее, одним чутьем, тропинке, ведущей из пустыни к морю…

2008