Мамина шаль
(по мотивам воспоминаний Марии Малышевой)
Осенью 41-го года, перед тем, как попасть к бабушке в деревню Ново, мы с сестрёнкой и мамой были отправлены в Тамбовскую область, Моршанский район, деревня Алгасово. Как я это запомнила, самой странно. Мне ведь тогда было всего восемь лет… Ну а Таньке – той ещё и четырёх не исполнилось. Совсем крошечкой была моя сестрёнка. Бедная мама наша, похудевшая, с серым от горя лицом, на котором начинали проступать первые глубокие морщины, не сдавалась и всеми силами старалась привить нам волю к жизни.
Всех нас, эвакуированных, селили в дома к местным жителям. Изба, в которую мы попали, принадлежала большой семье. Но сейчас из взрослых в ней размещались только старая хозяйка и две её невестки, а также – кучка детишек. Муж с сыновьями были уже на фронте. Оттого хозяйка жила в своих внутренних переживаниях, она оказалась очень милым и совершенно беззлобным человеком, но не улыбалась никогда. Старая женщина с пониманием отнеслась к тому, что её семье придётся потесниться и принять троих человек в свои «хоромы». Нам досталась в её доме одна комнатка, хоть маленькая, но очень уютная, а главное – тёплая. На крыше оставалась голубятня, там ворковали голуби, и это придавало немного довоенного тепла нашей нелёгкой жизни.
В Алгасово мы впервые стали ощущать, как наши желудки бурчат от голода. Ели, в основном, чёрный хлеб (иногда его посыпали сахаром), репу да чечевицу. Вместо чая заваривали клевер, сныть и ещё какие-то травы.
Я стала учиться в местной школе. Занимались мы все вместе в большом актовом зале. Это потому, что для эвакуированных детей не хватало классов, там размещались только первоклашки. Стулья в зале ставились рядами. Стараясь не мешать другим ребятам, мы слушали старенькую учительницу, которая то вела урок, то просто разговаривала с нами, утешала, а по лицу её иногда текли слёзы.
Мы все знали, что идёт война. Только я никак не могла понять, почему взрослые такие глупые? Неужели нельзя было просто взять и сразу убить этого Гитлера! Тогда войне тут же бы пришёл конец, а папа вернулся домой. До такой простой истины не додуматься!.. Но время шло, и жить становилось всё труднее и труднее. Мама работала почти круглые сутки – она выпускала газету и редактировала статьи, которые ей поручали. Засветло уходила и возвращалась почти к ночи.
Рано-рано утром мы с мамой поднимали с постели ещё пухленькую, заспанную, с ямочками на щечках Таньку, одевали её, потом вливали ей в рот немного тёплого чая и укутывали в большую пушистую мамину шаль. Она была словно снежное покрывало – белая, мягкая, но только тёплая. Мама когда-то связала её из отдельных кусочков-квадратиков, которые потом соединила между собой шерстяной ниткой. Получился красивый рисунок, кусочки связаны плотно, и шалька была очень тёплая. Такое счастье, что мама взяла её с собой в эвакуацию, ведь теперь она согревала нашу малышку.
В ноябре в Алгасово уже вовсю царствовала зима. Выпал снег и начинались вьюги. Перед выходом на улицу мы старались поплотнее завернуть Таньку в мамин платок, так что она становилась похожа на большую куклу с крохотным личиком. Из белого свёртка-кокона торчал только вздёрнутый носишко да испуганно таращились большие синие глазки.
Мама целовала меня в лоб и уходила, торопясь на работу. Она тут же исчезала в морозных дымных столбах, слегка окрашенных розовеющим туманом: ветер поднимал с земли снег и закручивал его в невиданные спирали. Каждое такое утро и мне предстояло войти в царство Снежной Королевы, чтобы дотащить саночки с сестрой до детского садика. Там она оставалась до вечера, а я торопилась в школу. Возвращалась с занятий ещё посветлу, наспех перекусывала ненавистной чечевицей и быстро делала уроки. А вечером я должна была снова бежать в садик, чтобы забрать сестричку и привезти её домой. Там мы ждали маму. Расскажу подробнее об этой дороге.
Каждое утро путь наш лежал на окраину села. Сначала мы шли по парковой дорожке. Чтобы попасть к детскому садику, нужно было тащить саночки по заснеженной тропке, заметаемой колючим ветром. Где-то вдали, в темноте едва блестели огоньки – туда я везла сестру. Бывало, санки падали набок. Но Танька не вываливалась из них, она была крепко привязана и поэтому не пугалась. Ей действительно было неведомо, что такое страх! В отличие от меня…
Дальше дорога наша, после того как кончался парк, проходила мимо мясокомбината. Это было ужасное громадное здание – тёмный силуэт его почти сливался с кромешной тьмой чёрного, слегка алеющего на востоке предрассветного неба. В воздухе стоял отвратительный запах, а в темноте то и дело сверкали глаза то ли волков, то ли бродячих собак, а может, и тех, и других. Они подбирали кости и какие-то ошмётки, что выбрасывались время от времени с территории комбината.
Я очень боялась, что нас когда-нибудь загрызёт зверьё. Но те только подвывали где-то вдали и к нам не приближались: они рыскали в поисках снеди, и поэтому мы ни разу не подвергались опасности. Наверное, мама об этом знала, отправляя нас в путь. Ну, или у неё не было иного выхода в то суровое военное время. Поручая Таньку мне, она знала, что я горячо люблю свою сестричку. Наверное, я не убежала бы от волков, если б им захотелось забрать её у меня.
Страх внутренний – он бывает у всех, и с ним можно бороться. Но разве можно бросать кого-то в беде, слабого и беспомощного? Как бы не так! Это совсем не по мне, не по моему характеру. Помню, ранней осенью, за год до начала войны мы пошли в лес с одним соседским мальчишкой, на два-три года старше меня. Он знал, где ещё оставалась малина, и мы захватили кузовки. Дошли до вырубки с зарослями кустов малины. Глядь, а там… мишка! Огромный, стоит на задних лапах. Передними лапами обхватывает кусты, пасть раскрыта. Он громко и с удовольствием урчал и почавкивал, объедая малинник. Мальчишка, что привёл меня в лес, как даст со страху стрекоча, так быстро рванул, аж пятки засверкали. А я осталась одна, наедине с медведем. Сердечко моё вдруг заколотилось быстро-быстро. Смотрю, как заворожённая, на лесного хозяина. «Мишка ест малину. Вряд ли он захочет сожрать ещё и меня», – подумала я и, не оглядываясь, тихонько побрела из леса. Мне не было стыдно за свой внутренний испуг. Я ведь не убежала! Парнишку того я потом здорово презирала. Но никому его не выдала, и он был мне благодарен за это.
Страх перед медведем я преодолела. Но у каждого человека – своё испытание, на котором он может споткнуться. Той военной зимой, точнее, поздней осенью я больше всего боялась потерять своих родных. Иногда мне снилось, что я осталась одна и живу в глухой избушке, а вместо мамы на меня смотрит страшная старуха с седыми космами, и крючковатые пальцы её тянутся ко мне. Я во сне кричу: «Мама, мама!» Ведь мама оставалась моей единственной защитницей на всей земле… Но вышло так, что я её предала.
Это приключилось очередным ранним утром, когда я, как обычно, брела по темноте. Танька была тяжёлая для меня, я саночки волоку, ветрище дует в лицо, дышать тяжело. Я монотонно шагаю, бормоча себе под нос что-то, не по-детски злое. Вдруг сзади голос, окликнули по имени. Поворачиваю голову на звук. «Давай помогу!» «Спасибо, дяденька!» Идти сразу стало легче. Я узнала в человеке соседа – это был старик лет семидесяти, местный сторож. «А где твоя мама?» – спросил он по пути. «Работает». «А чего это она у тебя такая старая и так плохо выглядит?» – продолжил он. Я опешила. Он знал мою маму, и он говорил сущую правду. Война и лишения никогда не красят женщину. Мне стало обидно до боли. Злые и жестокие слова старика выжигали мне душу. «Это не моя мама», – вдруг вырвалось у меня. «То есть, как это?» – удивился он. «А вот так. Моя мама – молодая и красивая. А это старуха с нами ходит, ну и что?» Удивлённый, он не стал больше ни о чем спрашивать. Довёз санки до детского садика. Так я впервые в жизни отреклась от своей бедной мамы. Я никогда ей об этом не говорила. Сейчас вырвалось, вот под старость вспоминаю, – наверное, она бы меня простила тогда.
В садике было холодновато. Топили мало, экономя дрова. Еда становилась всё скуднее, а детки, мёрзшие ещё по дороге, долго не могли согреться. Одна моя сестричка страдала меньше других, ведь ни у кого не было такой замечательной тёплой шали, как у неё. Я могла бы и сейчас поклониться маме, она отдавала последнее, свою единственную тёплую вещь и, худая и прямая, шла на работу в тоненьком летнем пальтишке. Колючий ветер хлестал по лицу, кожа грубела. Казалось, что злой паук накладывает на мамино лицо всё новые и новые морщины, превращая её красоту в паучью сеть. Нет, моя мама всё равно была молодая! Просто её красота теперь передалась нам, вместе с её добротой и теплом её сердца. Я по-своему понимала происходящее. А как понимала жизнь моя маленькая сестра?
Дни тянулись монотонно. Морозы крепчали. Эвакуированных ребят одевали, как попало. Не удивительно, что бедные замёрзшие дети стали с завистью смотреть на Танюшку, которая всегда улыбалась, на её пухленькие розовые щёчки, словно вспоминали своё довоенное время, но уже не могли в него вернуться и злились из-за этого. Танька не понимала, что такое зависть. Ей было невдомёк, почему в один прекрасный день два десятка детских рук потянулись к ней. Она не испугалась. Наверное, просто ещё была мала для такого страха. Нет, они бы её не растерзали. Просто каждый хотел забрать шаль себе и укутаться в неё. Получить кусочек тепла. А шаль-то была всего одна!..
Наша бабушка, верившая в Бога, как-то рассказала нам, после своих вечерних молитв, о Божией Матери, которая покровом своим защитит всю землю от беды и зла. «Просто накинет свой платок на землю, и всё?» – изумилась я. Но бабушка тогда не ответила и лишь тихо кивнула головой. Я не понимала, откуда у Богородицы, такой маленькой и хрупкой женщины, может быть такой огромный платок? Наверное, он волшебный. И даже если это так, то как можно укутать им всю землю? Но я верила бабушке. А Танька, та совсем кроха, она просто слушала и хлопала своими удивлёнными глазками. Но, оказывается, именно она до конца поняла всё, что хотела нам сказать наша бабушка. И когда моя сестра оказалась окружённой детьми и ощутила их жесткую решимость, она сделала то, что должна была сделать маленькая девочка с большим и горячим сердцем…
Вечером я застала воспитательницу в слезах. «Такую красоту испортила…» – причитала она со вздохом. Танька держала в руках ножницы, она воспользовалась ими, взяв их со стола, где лежали бумага и краски. А дети стояли и виновато молчали, и у каждого в руках было по белоснежному кусочку от маминой шали, которую Танька аккуратно разрезала, поделив на всех ребят. Чтобы больше никто не замёрз по дороге…
Воспитательница отобрала было эти кусочки и попыталась их сшить, но получалось косо и криво, и прежней красивой пушистой шали больше не существовало. В тот вечер я закутала Таньку в свой шарф и что-то ещё накрутила ей на голову, чтобы та не простудилась по дороге. Но всё обошлось. Наша добрая хозяйка достала из сундука кое-какие вещички для моей сестры и отдала их нам.
А потом я не выдержала и рассказала маме про Богородицу. Это чтобы она не ругала мою сестру. И ещё я подумала, что Гитлера убивать не стоит. Пусть живёт и мучается оттого, что нам всем отрежут по кусочку небесной шали, а она всё равно никогда не убудет, потому что она бесконечная. Мама была неверующая. И она только тихо вздохнула и погладила нас Танькой по голове. И улыбнулась. В тот миг мне вдруг показалось, что серый паук убрал всю паутину с маминого лица, и она снова сделалась молодой и красивой.
2018
