Муму жива!
А Герасим все грёб да грёб. Вот уже Москва осталась позади.
Вот уже потянулись по берегам луга, огороды, поля, рощи, показались
избы. Повеяло деревней. Он бросил вёсла, приник головой к Муму,
которая сидела перед ним на сухой перекладинке – дно было
залито водой, – и остался неподвижным, скрестив могучие руки
у ней на спине, между тем как лодку волной помаленьку относило
назад, к городу. Наконец Герасим выпрямился, поспешно, с каким-
то болезненным озлоблением на лице, окутал верёвкой взятые им
кирпичи, приделал петлю, надел её на шею Муму, поднял её над
рекой, в последний раз посмотрел на неё… Она доверчиво и без
страха поглядывала на него и слегка махала хвостиком.
Он отвернулся, зажмурился и разжал руки…
И.С. ТУРГЕНЕВ, 1854
…Совершилось… Герасим сделал несколько сильных гребков. Лодка снова поплыла против течения, сначала быстро, потом потише и, наконец, остановилась. Вот сейчас она снова подастся назад, к городу и, вероятно, пройдёт над тем самым местом, где…
Отчаяние придало ему решимости. Быстро-быстро обмотав верёвкой оставшиеся кирпичи, он закинул свободный конец себе на плечи, протянул на аршин-полтора и резко, торопливо закрутил вокруг могучей шеи шершавую пеньку, образуя узел на уровне груди. Небольшой медный крест, висевший на тонком шнурке, мешал осуществиться страшному намерению. Он поцеловал нательный крестик и, рванув шнурок, сорвал его с себя и бросил на дно лодки. Пеньковый узел тотчас приладился. И тогда, по привычке, Герасим поднял было правую руку, дабы сотворить крестное знамение, да рука так и повисла в воздухе. Теперь не будет ему прощения от Бога! И все же светлые слёзы потекли из глаз немого.
Рывок: он полной грудью вдохнул воздух и прыгнул в реку, стараясь опуститься как можно глубже, на самое дно. И, сделав выдох, разом выпустить из лёгких весь воздух и пережить мучительную агонию, отдавая свою душу на растерзание сатане. Да, он выполнил приказ барыньки. Но глядеть на белый свет Герасиму уже более не хотелось. Господская прихоть смертельно ранила этого человека: у него отбиралось последнее, чем он жил. Как она, душенька, спокойна была над рекою, с какой любовью смотрела на своего палача, которому оставалась преданной до последней минуты! Её глаза…
Дно оказалось не столь уж далеко от поверхности воды: вероятно, лодка проходила над песчаной отмелью, иначе опускаться ему пришлось бы намного дольше. На жёлтом песке, с редкими кустиками длинных, как волосы русалки, водорослей, лежала его собака. Она была ещё жива, но страшно смотрела сквозь мутную полутьму, и смертная мука отражалась во взоре несчастного животного.
Всё дальнейшее стало происходить вопреки какой-либо логике, ибо был просто импульс, или же – зов сердца, до конца ещё не отравленного ядом предательства: «Спаси!!!» Он тогда протянул руки к чёрно-белому пятну, оторвал собаку, окованную тяжким грузом, от грунта и прижал к груди. Затем что есть силы оттолкнулся от речного дна и стал медленно подниматься кверху. Воздуха уже не хватало, и кирпичи мешали Герасиму, но что всё это значило в сравнении с отчаянным порывом его покаянной души! Ибо только сейчас он понял, на что обрёк, по приказу злой барыньки, единственное во всём мире преданное ему живое существо…
Они выплыли на берег. Лодка была уже далеко. Невысокие деревья и кусты, росшие у самой воды, надёжно скрывали Герасима. Первым делом он снял петлю с собачки, злобно, с каким-то остервенелым рычанием оттолкнув от себя кирпичи. Затем перевернул животное вниз головой и, держа его за задние лапки, сильно встряхнул – один раз, другой. Изо рта Муму вдруг хлынул тёмный поток воды, язык её затрепетал, и она слабо застонала. Он положил зверька на траву. Белёсые глаза собачки постепенно наливались жизненной силой. Она чихнула, осторожно вобрала язычок и приподняла головку. Тельце ещё подрагивало от неровного дыхания. Но животное уже узнавало своего хозяина! Мокрый хвостик, измазанный буро-зелёной тиною, радостно забил по земле, поднимая лёгкие брызги воды. Бесконечная собачья святость…
И тогда Герасим закрыл руками лицо, кинулся на землю и зашёлся от рыданий, раздиравших ему грудь.
Прошло некоторое время. Избавиться от своей петли немой так и не смог. Пришлось перетереть веревку куском ржавого железа, валявшегося подле. С той же ненавистью закинул он кирпичи далеко в воду. Народу никого поблизости не было: прибрежное место оказалось опушкой леса. Не думая ни о чем более и лишь руководствуясь какой-то особой, данной ему свыше, интуицией, зашагал он по лесной тропинке, ведущей куда-то вглубь.
Целый день шёл неутомимый путник через дремучий лес, не вспоминая о еде и питье, не думая о предстоящем ночлеге и вверяя свою судьбу Божьему промыслу. Солнце клонилось к западу, и лучи его из золотисто-жёлтых становились багровыми и алыми. В воздухе повеяло прохладой. Внезапно тропинка уткнулась в просёлочную дорогу со следами колёс и лошадиных копыт. Немой остановился. Будь у него хоть малейшее проявление слуха, несомненно, узнал бы он звон колоколов, зовущих к вечерней молитве. Ибо Герасим находился в полуверсте от монастыря и только не ведал, в какую же сторону ему ступать. Но с лёгкими порывами ветра стал доноситься до него запах скромной кухни: кислой капустки, да грибков, да варёного лука – как неоспоримый признак близкого присутствия человека. Путник двинулся в нужном направлении и вскоре уткнулся в монастырскую ограду. Он постучал в дверь и через некоторое время был впущен на территорию обители.
Долго совещались монахи. Пришедший к ним великан был смирен, как ягнёнок, однако внешний вид его, полубезумный, да ещё с обрывком верёвки на шее – всё это заставляло задуматься: а уж не разбойник ли, совершивший очередное злодеяние, пришёл сюда, дабы скрыться от возмездия? И только маленькое смешное существо, чёрно-белый песик, сидевший глубоко за пазухой у пришельца и робко высовывавший мордочку, – о, монахи не сомневались, к дурному человеку никакая скотинка не пойдёт! – лишь присутствие этой собачки побудило обитателей монастыря приютить у себя странного человека. И тогда решили они, что он сам стал жертвой разбойников, и что, видимо, те могли вырвать у него язык и хотели удушить, да чудом спасся несчастный от лютой погибели.
Так принят был Герасим в обитель послушником. Как и большинство крестьян, он не умел читать и писать. Не без труда монахи обучили его грамоте: они писали немому простое слово, указывая на предмет, к коему это слово относится. Имени же своего он не знал, так что нарекли Герасима как-то по-иному, меж собой, однако, звали его кличкой «Пришелец».
Игумен попытался было разузнать о прошлом нового послушника. Но нигде, ни среди беглых, ни в тюремных списках таковой по описанию человек не значился. Словно взялся он ниоткуда… впрочем, не обузу являл собою Герасим для братии, а, наоборот, оказывал всем большую помощь, так как был трудолюбив и любую работу выполнял с величайшим усердием. Иноческая одежда стала повседневным облачением немого. Собачку же никто не прогонял вон, да она и вела себя тихо и спокойно, под стать хозяину.
Незаметно летело время…
Но вернёмся к тому роковому дню. Пустую лодку вскоре прибило к берегу. Крошки кирпича да оборванный шнурок с нательным крестиком – вот и всё, что в ней нашли. Барыньке не без колебания доложили, что, мол, немой вместе со своей собачкой пошёл ко дну, наложив на себя руки. Та заголосила, затем заставила себя успокоиться, но остаток дня пребывала в недобром состоянии духа, поминая самоубийцу бранными словами.
К ночи у неё сделалась лёгкая истерика. Лекарь Харитон, как обычно, выдал ей порцию лавровишневых капель, и она отправилась в опочивальню. Сон поначалу сморил барыньку, однако, часа в два ночи, лёгкий стук в окно заставил её проснуться и раскрыть глаза. Ветка дерева била в оконную раму, а само дерево, раскачиваясь под порывами ветра, издавало неприятный скрежет. Она, было, решила подняться с постели и закрыть окно, да, глянув вперёд себя, замерла от ужаса. Посреди комнаты стоял человек. Он был облачён в тёмные одежды; длинные волосы его, стянутые на голове повязкой, ложились прядями на лицо. Сослепу барыньке показалось, будто не лик у пришедшего, а человеческий череп. Призрак был гигантских размеров, почти до потолка. Струи буро-ржавой воды стекали вниз с одеяния, и босые стопы страшного человека оставляли мокрые следы. На груди призрака отчётливо виднелась верёвочная петля.
Барынька взвизгнула. Потом истошно стала звать прислугу. Вошедшие на её вопль полусонные девки ничего толком понять не смогли. Потолкались они, пробормотали что-то и вышли вон.
И опять задремала старуха. И опять сквозь сон услышала она странные звуки, словно идущие из потустороннего мира. Тонкий заливистый лай на сей раз вывел барыньку из дремоты. В постели, в ногах её сидела чёрно-белая зверушка, совершенно мокрая, и белыми выпученными мёртвыми глазами смотрела на старуху. Распухший язык слегка зашевелился, а сама она, смешно переваливаясь на кривых лапках, поползла по одеялу к изголовью.
В неописуемом ужасе вскочила барынька на ноги. Она захотела бежать прочь из комнаты, но, увы, сделать этого не смогла. Ибо призрак самоубийцы в тёмном балахоне преградил ей путь. Легонько покачивая головой, он говорил ей что-то, но речи не было, лишь скорбные звуки на одной ноте сливались с шумом ветра и скрипом дерева за окном. «Свят, свят, свят!» – прошептала побелевшая от страха барынька. От этих слов оба призрака незамедлительно растаяли, и старуха не без усмешки отметила про себя несостоятельность своих ночных кошмаров. И вернулась к ложу, дабы продолжить ночной отдых. И тут постиг её последний, самый тяжкий удар.
Влажное, небольших размеров пятно со следами песка и тины обозначилось на белой смятой простыне. А следы грязных лап вели прямо к подушке. Затем сама собою пришла в движение ручка двери. Раздался звук тяжёлых шагов и легкий стук коготков по паркетному полу. Напоследок кто-то ещё раз тяжко вздохнул, и призраки покинули дом. Лишь мокрые ржавые пятна оставались, как следы очевидности происходившего.
Утром барынька не вышла к завтраку. Долго ждали её, но не стучались, боясь потревожить. Наконец во втором часу пополудни, после долгих колебаний, Гаврило Андреич рискнул приоткрыть дверь. Барынька не откликнулась на зов, что побудило его тут же послать за лекарем. Труп старухи обнаружили лежащим на полу, а её искажённое от ужаса, посиневшее лицо указывало на принятие старухой возмездия за какие-то дурные дела… Впрочем, кто не без греха! И, не вдаваясь в подробности внезапной кончины, просто отпели барыньку да погребли на местном погосте.
Вскоре забылась эта история. В поместье поселились иные господа, и никто более не вспоминал о глухонемом и его собачонке, нашедшим последний приют на дне Москва-реки.
А что же Герасим? Верой и правдой работал он послушником при монастыре. Но в один прекрасный день поклонился «Пришелец» в ноги игумену и попросил отпустить его с миром. «Домой», – начертала рука немого на листке бумаги. С большой неохотой расстались с ним монахи, от души поблагодарив за честный труд. Взяв котомку и сунув за пазуху собачку, двинулся Герасим в долгий путь, в свою родную деревеньку.
И не знал он, что именно в этой, его родной деревне проживает ныне одна благочестивая вдова по имени Татьяна, муж коей, горький пьяница, отошёл в мир иной после очередной бурной попойки. И не ведал он того, что сама судьба наконец-то вознаграждает его простым человеческим счастьем – быть рядом с любимыми существами и самому отвечать за их жизнь и благополучие. Ибо новым указом Государя не был он больше рабом, и не зависела печаль его от прихоти властолюбивых и сумасбродных господ.
Шел 1861 год, год отмены крепостного рабства на Руси…
2010
